«Нельзя забывать о зрительских стереотипах, которые страшнее, чем любая государственная цензура»
ИШ: Ирина Александровна, 2017 год будет юбилейным для фестиваля DanceInversion. Расскажите про фестиваль.
ИЧ: Юбилей у ИДЕИ проводить фестивали современного танца. В 1997 году прошел первый проект поз знаком ADF (Американского Фестиваля Танца), когда мы представили гастроли Труппы Пола Тейлора. Далее последовали EDF и ADF (с 1999 года), различные территории которых мы позже объединили в единое пространство DanceInversion. Таким образом можно праздновать двадцатилетний юбилей дважды – и этой осенью 2017 года и в 2019 году. Именно в те годе инициативная группа сформулировала цели и формы – регулярно проводить фестиваль, который мог бы знакомить русских зрителей с другим танцевальным пространством, которому в СССР негде было разместиться: вся наша театральная система была продумана так, что продолжала идеи императорских театров с классическим балетом.
ИШ: Что означает название – DanceInversion?
ИЧ: Inversion (инверсия) – один из важных музыкальных терминов, что означает разработку основной темы – если хотите любой «выверт» этой темы. В многоголосии Баха существует понятие инверсии темы, и вот оттуда это всё родилось. DanceInversion – это любая инверсия танца. В какой-то момент решили не ограничиваться термином contemporary dance: сontemporary, modern – это всё равно переводится как «современный», есть свои нюансы, но если по-русски, то это просто «современный танец». Чем «Герой нашего времени» Юрия Посохова не современный танец? Это уже инверсия классического балета. И оказывается, что пуанты – это не единственный базовый признак. Тот же Уильям Форсайт такое делал с пуантами: вся его работа с пуантами – это желание изменить наше представление о пуантной технике. Форсайт – это ведь то же contemporary, только на пуантах. Так что мы этим названием дали себе возможность не сосредотачиваться только на искусстве босоножек, но и заглядывать в разные области танца, в его языковые и жанровые комбинации, высматривать новые тенденции, в том числе уходить ближе к национальным проявлениям в искусстве танца.
ИШ: Да, но современного танца всё так и нет!
ИЧ: Есть свои сложности, но они преодолеваются постепенно…. В своё время была придумана некая формула организации: если театр – дом, то мастерские – это экспериментальная площадка. Но жизнь меняется, и вместе с ней – организационные структуры. Именно поэтому, когда в конце 1980-х годов все почувствовали, что мастерских, где мог бы развиваться иной язык — нет, начался процесс самоорганизации среди молодых хореографов, кто хочет работать не с классическим танцем. Это движение и желание, в конце концов, вылилось в фестивали. Так возник фестиваль современного танца в Витебске. Молодые хореографы начали объединяться и обнаруживать новый язык. Спасибо, что Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко почувствовал и подхватил эту инициативу. Вот тогда и было решено сделать фестиваль в Москве. Показав ИНОЙ танец на территории академического театра на примере разнообразия танцевальных стилей иностранных компаний и в сочетании с показом русских хореографов. Мы таким образом легализовали современный язык танца вне пуантов или с «другой пуантой», например, как у Эдуарда Лока или Итцика Галили — показали вообще другой язык тела.
При закрытости страны молодые хореографы тогда шли абсолютно интуитивным путём, как, например, Евгений Панфилов. Это был, как я люблю его сравнивать, Михайло Васильевич Ломоносов в танце, он фонтанировал идеями! Он вёл всех за собой. Он на свои деньги ездил за границу, закупал ткани для костюмов, создал первый частный театр современного танца – «Балет Евгения Панфилова». Его идеи и энтузиазм вдохновили целое поколение хореографов.
Понадобилось около десяти лет, чтобы на это явление обратили внимание. И это сделали первые EDF и ADF. Конечно, пробиться через авторитет классического танца было тяжело. Однако, современный танец вошел в систему номинаций национальной премии «Золотая маска»! Значит усилия первых наших фестивалей не прошли даром. Кстати, спектакль Жозефа Наджа «Полуночники», который мы привезли в рамках «Недели французской хореографии» получил «Золотую маску» как лучший зарубежный спектакль, показанный в России.
И нельзя забывать о зрительских стереотипах, которые страшнее, чем любая государственная цензура.
Эти двадцать лет, которые прожил фестиваль, включая разные отдельные проекты (показ «Ромео и Джульетты» Прельжокажа) и «недели танца» (французской хореографии, немецкой, американской), по сути – ЭПОХА. Я помню, на что мы отваживались! Сочиняли балет «Crash Landing» под крышей Стасика, проводили конференцию (кстати, в ней участвовал Иржи Килиан), закупали живых тарантулов для спектаклей Фабра, строили цирковую арену с нуля… А еще мы придумали, что, когда выдающиеся хореографы приедут в Москву, мы устроим мастер-классы для русских танцовщиков. Я помню, как цикл мастер-классов в 2000 году собрал около трёхсот человек (!!!), съехавшихся со всей России за собственные деньги. Мы им предоставили бесплатные классы и возможность встретиться с замечательными представителями американского modern dance. Тогда мы сотрудничали с ADF (American Dance Festival) – танцевальной организацией, существующей в США уже почти семьдесят лет. И что такое для них было работать с людьми из труппы, предположим, Pilobolus, изучать другие контактные техники и вообще другое говорящее тело? В первые годы мастер-классы (в том числе и европейского contemporary) пользовались огромной популярностью.
Интересное время было – переход в новый XXI век: мы учились жить самостоятельно. Всё началось с дружбы с American Dance Festival, с людьми, у которых уже был потрясающий опыт работы с хореографами. Здесь надо вспомнить ещё одного человека, который уже давно не работает в России, – это замечательный руководитель Гёте-Института Михаэль Кан-Аккерман, который, с одной стороны, был безумно влюблён в современный танец, а с другой в Россию –он помог нам объединить все иностранные представительства в Москве вокруг идеи создать фестиваль современного танца. Так в 1997 году начал рождаться наш DanceInversion.
В 1999 году в фестивале принял участие Иржи Килиан, который на тот момент считался главным человеком в contemporary, и показал странное и прекрасное действо, которое он назвал «открытая репетиция». Но на самом деле он для Москвы создал спектакль, который позже показывал на других площадках. Поначалу мастер-классы были бесценными: каждый хореограф, который показывал свой спектакль, обязательно на следующий день давал мастер-классы для русских!
Марсель.Болеро Фото – Verchere
ИШ: Но сейчас этого уже нет…
ИЧ: Это как раз к вопросу о том, как живёт любой проект. Мы прекрасно понимали, что в сознании зрителя язык современного танца надо легализовать там, где традиционно существовал танец в России, – на территории академического искусства. Уже на первых фестивалях мы давали право высказаться и русским хореографам. Это было интересно. Почему сейчас от этого отказались? В какой-то момент стало понятно, что русские танцовщики и хореографы почувствовали себя вполне уверенными внутренне и сказали себе: «Теперь мы всё знаем, теперь мы сами». У меня были попытки продолжить идею мастер-классов, но это уже не вызывало такого бешеного интереса. Показали впервые хип-хоп в 2001 году (кстати, это был первый визит молодого марокканца Мурада Мерзуки), а теперь есть свои русские компании в этом направлении и даже фестиваль хоп-хоповцев…
К тому же в начале 2000-х годов запустился другой процесс: начали активно признавать наши русские компании — «Провинциальные танцы» Татьяны Багановой, «Эксцентрик-балет» Сергея Смирнова, Челябинский театр современного танца Ольги и Владимира Пона, тот же частный «Балет Евгения Панфилова». Это искусство вдруг неожиданно легализовалось – и не только в Москве, но и, как ни странно, в тех городах, где авторитет классического балета был очень высок. Забавно, что не в том пространстве, где вообще классического балета не было, но именно рядом с академическими театрами!
ИШ: То есть программа фестиваля менялась, отвечая новым идеям?
ИЧ: Безусловно. Если посмотреть на любой московский фестиваль с историей (Чеховский фестиваль, который будет отмечать в следующем году двадцать пять лет, наш DanceInversion – старейшие фестивали, сохранившиеся до нынешних времён), то программы очень изменились, как и сама художественная среда.
Но что интересно, первые изменения в нашем фестивале были связаны как раз с экономическими и организационными переменами. Да и сами организаторы повзрослели: к началу 2000-х годов после проведения четырёх фестивалей вдруг стало понятно, что мы сами уже готовы исследовать поле танца за рубежом и сами решать, какую компанию приглашать. И фестиваль пошёл таким путём: мы начали обретать большую независимость, сначала отбирать компании и только после этого обращаться в посольства с вопросом о партнёрской поддержке.
ИШ: Хоть один фестиваль окупился?
ИЧ: Нет. Ни один московский фестиваль не носит коммерческого характера. Даже если кто-то поднимает цены на билеты, это лишь попытка покрыть расходы, а не заработать.
ИШ: На фестивале DanceInvension цены очень приемлемые.
ИЧ: Это тоже всегда было принципиальной позицией. В отличие от Чеховского фестиваля у нас есть важный ресурс: фестиваль проходит на территории государственного театра, и мы практически не тратимся на аренду залов, имея в распоряжении хорошо оснащённую технически площадку с обученным техническим персоналом. Раньше это был один МАМТ, сегодня это уже и Большой театр, и МАМТ, который пока остается партнером.
Современный танец, не вписывающийся в сложившиеся стереотипы искусства 1990-х, требовал подготовленной публики. Было понятно, что свободный танец привлечёт внимание, скорее, молодых людей, которым ближе современная музыка и свобода движений, поэтому и билеты не должны быть дорогими. За первые пять лет существования фестиваля сформировалась аудитория, которой это оказалось очень интересно.
Нам хотелось учитывать, в том числе, напряжение, которое может пойти от зрителей. Это вообще интересно, как вести за собой зрителя куда-то вперёд, отрывать его от стереотипов. А опираться только на очень специальную узкую аудиторию – на самом деле очень опасный путь для любого театра, потому что в какой-то момент театр или фестиваль вырастают из своей публики. В искусстве всё как в жизни человека: сначала всё новое, всё прекрасное, ты молод, энергичен, потом в какой-то момент взрослеешь, и даже наступает момент старости. Вот двадцать лет будем отмечать, а я периодически про себя думаю, что как бы было хорошо «убить» этот фестиваль и закрыть его. Отпраздновать и закончить.
ИШ: Как это – закончить?!
ИЧ: Это мои частные, глубоко личные мысли.
ИШ: По какому принципу выбираете участников?
ИЧ: Обязательно показываем компании, которые никогда не приезжали в Россию. Всё время открывать что-то новое – это первое правило. Второе: последние шесть лет я придерживаюсь идеи, что надо работать за пределами Голландии, Америки и Франции, которые обладают безусловным авторитетом в этом жанре. Надо чётко понимать, что в силу организационных и финансовых причин не каждая страна возьмётся содержать безумные классические труппы, требующие ещё и создание академий, — это дорогое эксклюзивное искусство. Поэтому многие находят пути, как поддерживать танцевальную инициативу в других, более экономичных формах. Так современный танец начал давно развиваться в других странах, например, в Бельгии, Польше, Норвегии, Финляндии, Израиле, Южной Корее и Таиланде. Я привозила компании из Южно-африканской республики (ЮАР), Бразилии и из Новой Зеландии!
Так что мы стараемся представлять танец из разных стран. Те, кто занимался организацией DanceInversion, уже в начале 2000-х годов вдруг поняли, что кроме Франции, Голландии, Германии существуют и другие страны. Уже тогда и Норвегию привозили (хореограф Йо Стромген), и Австралию (хореограф Гедеон Обарзанек), и Канаду (Эдуард Лок). Если в стране нет классического танца, то современный танец заполняет это пространство в разных формах: либо модерн (американское направление), либо contemporary в разных форматах, в том числе приближающихся к линии Театра танца Пины Бауш.
Росио Молина. Фото — Alain Scherer
ИШ: Так что же всё-таки нас ждёт на DanceInversion в 2017 году?
ИЧ: Могу сказать, что в России в последние годы обнаружился огромный интерес к фламенко: у нас есть школы фламенко, и этот танец, выражающий испанский национальный характер, неожиданно оказался нам близким. К нам приедет замечательная танцовщица – Росио Молина. Но она предстанет в очень интересном фламенко: это будет спектакль абсолютно в стиле contemporary, в котором она солирует, и этот сплав фламенко и contemporary, на мой взгляд, совершенно уникальный и удивительный. Это современная танцевальная пьеса, хотя там в основе по-прежнему будет специальный пол, замечательный стук каблуков, особая работа ног и вообще испанский характер. Сразу могу сказать, что в этом спектакле Росио Молины не будет знаменитых «хвостов», игры платками, но темперамент, суть и техника фламенко останутся, но уже переплавленные совершенно с другим искусством.
На фестивале будут и премьеры-новинки. Важно показывать не только звёздный продукт, но, может быть, рискнуть представить какую-то совершенно свежую мысль, которая только что родилась. На фестивале 2017 года это будет «Лебединое озеро» из Ирландии в хореографии и постановке Майкла Киган-Доллана – грустная история о поиске счастья с использованием фольклорной музыки и диалогов. Новый «Щелкунчик» только сейчас рождается в Швейцарии и сразу после премьеры в октябре приедет на фестиваль. Зритель уже познакомился с хореографом Кристианом Шпуком, но впервые увидит труппу Цюрих Балета. Приедет со своей компанией и безукоризненная, как ее называют в прессе, Джессика Ланг, чья хореография рождается из впечатлений от живописи и архитектуры, музыки и видео-арта. Давно не выступали на фестивале труппы из Германии, поэтому выбор пал на продолжателя идей Форсайта Якопо Годани и его компанию Дрезден-Франкфурт Данс Компани. Его танцовщики виртуозно владеют и пуантой, и танцем свободной стопы. Впервые приедет Национальный балет Марселя, руководством которым взял Эмио Греко (когда-то представлял на фестивале 1999 года Нидерланды) в содружестве с Питером Щольтеном. Труппа покажет балет «Кордебалет» — размышление о теле балета (ансамбль как основа балета) и о каждом теле, которое не теряет своей индивидуальной выразительности в ансамбле в другими. И радостно, что сам Эмио Греко выйдет на сцену, как танцовщик, и поведет за собой остальных в яростно эмоциональном «Болеро» Равеля.
Есть одна особенность в программе 2017 года – посвящение гению классического балета Мариусу Петипа. Поэтому покажем новые «Щелкунчик», «Лебединое озеро» и «Красавицу» Жан-Кристофа Майо, созданную по «Спящей красавице» Чайковского-Петипа. Фестиваль должен стать ПРОЛОГОМ к 200-летию Мариуса Петипа, которое мы будем широко отмечать в 2018 году. В этот раз мы даже изменили логотип в честь Мариуса Петипа.
ИШ: Почему появилась мысль закрыть фестиваль?
ИЧ: Может быть, потому что я, как живой человек, старею и устаю – это вопрос физических сил. С другой стороны, сегодня вокруг появилось очень много фестивалей, и мне не хотелось бы, чтобы наш фестиваль был каким-то общим местом, одним из… Чеховский фестиваль стал привозить много танцев, кстати, у них очень хороший отбор, несмотря на то, что они поменяли теперь всю свою направленность с драматического театра на такой, скорее, мультитеатр, и танец у них начал преобладать. Я думаю, что это произошло и в силу экономических причин: танцкомпании значительно дешевле, чем любой другой большой профессиональный коллектив. Фестиваль «Территория» тоже начинался с идеи эксперимента в области театрального искусства и был создан людьми драматического театра, а теперь тоже привозит танец. Недавно они приглашали Мурада Мерзуки, которого наш фестиваль дважды представлял: когда-то мы вообще открыли хип-хоп вместе с ним, а потом второй раз его привозили на фестиваль в сочетании с тайваньской компанией. Я до сих пор убеждена, что Yo Gee Ti – один из лучших проектов Мурада Мерзуки, который тоже очень интересно переплавляет культуры. «Балет Москва» тоже проводит свой фестиваль, совсем contemporary. Но они немного страдают от того, что замкнуты внутри себя. Фестивалей много. Вот и Диана Вишнёва в последние годы создала фестиваль «Context. Диана Вишнёва». И тогда ты думаешь: «Может быть, надо уступить дорогу молодым?» Знаете, такая простая человеческая вещь…
ИШ: Житейская…
ИЧ: Да, житейская. Вот такой взрослый фестиваль, со своими задачами, уже многое сделал – может быть, пора остановиться? А может быть, передать фестиваль в молодые руки, и они сохранят DanceInversion, но будут что-то в него привносить новое? И ещё есть одна важная причина: к сожалению, XXI век принёс очень много технологий, потрясающих, замечательных – мы всё дальше, выше, быстрее и больше. Невозможно быстрый интернет, можно в телефоне качать оперные спектакли… Боже мой, я воспоминаю наш пещерный уровень двадцать лет назад: на весь театр один факс с правом выхода за рубеж – это отличная история, но тем веселее. К сожалению, в XXI веке, когда все гордятся технологиями, робототехникой, нанотехнологиями, искусство в большом напряжении: язык современного танца, классического балета, литература. Живопись уже в постмодерн наигралась со всеми формами протеста и самовыражения на фоне академических искусств до такой степени, что, мне кажется, потеряла свои какие-то рамки. Уже не говоря о том, что все начали соединяться в таких свободных комбинациях, инсталляции переросли уже во что-то невообразимое, даже картины теперь электронные. В contemporary показывают всё больше цирка, света, газа, а танца всё меньше и меньше.
Почему иногда хочется «убить» фестиваль? Иногда просто хочется взять паузу на период кризиса: давайте мы немножко переживём, а когда всё это обратно опять заработает, то снова вернуться к фестивалю… Технологии, к сожалению, не дают той талантливой рефлексии, которая существует в искусстве живого тела, живого хореографа: как ни прекрасны все эти инсталляции, проекции, неимоверная работа со светом, но хочется, чтобы в центре был танцующий человек.
Пока нет комментариев