О постановке Московского академического музыкального театра им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко

Марфа — Наталья Зимина. Фото Олег Черноус

Премьера народной музыкальной драмы М. П. Мусоргского состоялась на сцене театра Станиславского почти два года назад. Этот спектакль удостоен национальной премии «Золотая маска» 2016 года в номинации «Лучший спектакль в опере». В нынешнем сезоне мне удалось посмотреть «Хованщину» 8 декабря.

Конечно, по поводу этой постановки уже написано много статей, критики отметили все плюсы и минусы режиссуры Александра Тителя, размышляли об исполнительском уровне солистов и хора. Нет смысла затевать сейчас полноценную рецензию на спектакль, но, мне кажется, просто необходимо попытаться осознать один важный момент: почему нам всем воспринимать «Хованщину» так трудно?

А этот вопрос явно читался в глазах людей, вышедших в антракте из зала перевести дух. Многие даже не скрывали – им тяжело здесь и сейчас смотреть «Хованщину»! Трудно ухватить хитросплетения сюжетных линий, надоедает статика и скудность неизменной декорации, некомфортно слушать невнятное пение. Получается, нет почвы ни для размышления, ни для наслаждения?

Единственную объяснимую путаницу, происходящую в умах слушателей, вызывает вопрос исторической достоверности. В реальных событиях 1682 года десятилетний царь Пётр никакого участия не принимал. В авторском либретто Мусоргского смешаны события 1682 и 1689 годов, воплощая один из замыслов композитора: показ перехода власти из рук царевны Софьи в руки Петра. Кроме стрелецкого восстания в оперу вплетена совершенно иная сюжетная линия – раскол Русской православной церкви, произошедший в 50–60-х годах XVIII века как следствие реформы патриарха Никона.

«Хованщина» хоть и гениальное творение Мусоргского, но гениальность эта вовсе не в идеальной структуре. Незаконченная и не оркестрованная композитором опера – уникальная, но небезукоризненная фреска, где многие события порой просто недостаточно мотивированы или затянуты. Модест Петрович, как известно по письмам и воспоминаниям современников, сам долго не мог разобраться, как удобнее выстроить драматургию, как логично и последовательно скомпоновать сцены.

Эта масса незавершенностей у Мусоргского сама должна давать пищу для творческого полета фантазии режиссера и дирижера. Легендарный оперный миф под названием «Хованщина» – отличное поле для эксперимента, и почему мы должны довольствоваться только уже готовыми вариантами?

Сцена из спектакля. Фото Олег Черноус

Выбор редакции и оркестровки у руководства постановки пал на версию Д. Д. Шостаковича – не самый удачный выбор. Дмитрий Дмитриевич из материала Мусоргского создал свою собственную музыку, мы буквально слышим Шостаковича в оркестре, а нужен ли он там? Тяжелая оркестровка еще больше усугубляет, затемняет музыку Мусоргского, делает ее «гиперболизированной». Градус напряжения, на мой вкус, переходит объективную черту.

Впервые оркестровал эту оперу Н. А. Римский-Корсаков, кстати, назвав свою работу не оркестровкой, а обработкой. Он значительно её сократил, дописал некоторые связки, изменил голосоведение и гармонию, но бережно не тронул феноменальную мелодическую изобретательность Мусоргского. Современным постановщикам в данном случае мог бы подойти спорный метод Юрия Любимого с его фирменной тенденцией к переделкам и сокращением. Почему бы не дерзнуть?

Проблему минимализма декораций и длиннот в сценах-беседах театр Станиславского решает просто: дирижер и музыкальный руководитель постановки Александр Лазарев берет для общего целого быстрый темп, нивелирует все драматические эпизоды с их тихими кульминациями, никак не подчеркивает грандиозную сценическую полифонию Мусоргского.

Нельзя «ускорять» хоры с изумительными старообрядческими распевами, невозможен крупный помол в арии Шакловитого и в «Гадании» Марфы. Сродни музыкальному преступлению «смять» щемящий хор-причитание стрельцов «Батя, батя, выйди к нам!», изъяв оттуда интонации пугающего страха и бессилия.

Медленный темп имеет в «Хованщине» архиважное значение, многое хочется углубленнее прослушать, зримо ощутить выпуклость мелодических оборотов и оценить тонкость в расставленных акцентах. Всего этого просто не было: эпическую составляющую убрали, темп ускорили, три с небольшим часа прошло, спектакль закончился, зрители ушли домой.

Вместе с тем некоторые положительные моменты в игре оркестра отметить можно. Весьма интересной показалась «набатная» трактовка вступления «Рассвет на Москве-реке», достаточно убедительно дирижер провел линию постепенного ослабления разухабистой и грозной темы Ивана Хованского. Первая и последние сцены («Утро стрелецкого мятежа» и «Скит») звучали ровно и не утрированно, на них вышеупомянутые претензии почти не распространяются. Наверное, действовали по плану: хорошо начать и хорошо закончить, а всё остальное не важно.

Хованщина в театре Станиславского

Марфа — Ксения Дудникова, Голицин — Нажмиддин Мавлянов. Фото Олег Черноус

Главный символ в постановочной части – вода, видимо, потому, что «без воды – и не туды, и не сюды». Только прибегнув к юмору, можно объяснить этот фарс. Марфе приносят оцинкованное ведро, в котором она, как тесто, месит «силы потайные» – это ли не абсурд? Зачем-то на фоне песни «Исходила младешенька» происходит обряд омовения ребенка, но тут еще можно найти притянутую за уши логику, если поискать…

Есть и вполне объяснимые, уместные примеры. Водой смывают кровь со стен в самом начале оперы. Досифей святой водой льет то на князей, чтобы не бесновались, то на Сусанну и Марфу, чтобы не кричали.

Досифей – главное потрясение постановки Тителя, но вновь не со знаком плюс. Образ совести, благоразумия и духовной силы постановщики решили кардинально по-новому: отсутствует длинная седая борода и клобук, «не старец» не держит в руках посох. Практически никаких отличий от князей Хованского и Голицына Досифей (в прошлом князь Мышицкий) так и не приобретает. Но в постановке Тителя эта нелепость выглядит весьма органично – наоборот, привычный Досифей казался бы странным. При внешнем несоответствии Досифей (Дмитрий Степанович), один из немногих, звучал хорошо и крепко.

Партию Марфы исполнила Наталья Зимина. На достойном уровне певица отработала только свои центральные сольные номера. Первый выход в сцене Андрея и Эммы, который должен был запомниться и впечатлить, певица отыграла в рабочем порядке. В самом финале остро не хватало эмоционального накала – Наталья словно экономила свои силы, оставаясь совершенно незаметной и блекнущей.

В спектакле принимала участие Государственная концертно-театральная капелла имени Владимира Судакова. Хоровые партии не были лишены разнообразных любопытных оттенков, и это могло стать мощным преимуществом, если бы не дикция, а точнее, её отсутствие. Плохой и неразборчивой дикцией грешили все герои так называемого «второго плана», который на самом-то деле у Мусоргского важнее первого.  В обе народные музыкальные драмы композитора на эти роли нельзя (!) ставить певцов, уступающих в вокальных данных главным героям. Результат в нашем случае оказался плачевным: сцена доноса с Подьячим потеряла колорит, значимость и выразительность; Эмма и Сусанна оставили обстоятельства без сути; Голицын и вовсе потерялся, словно и не он сыграл роковую роль.

Еще много всего можно отметить, но сконцентрируемся на заглавном вопросе: почему трудно? Можно оставить его риторическим, но это было бы нечестно. Нам трудно воспринять оперу в постановке МАМТа из-за режиссуры, дающей возможность размышлять над абсурдностью реквизита и неловкостью избранных акцентов. Вместо того чтобы вывести на авансцену тему раскола и трагического времени для нашей страны, нас обрекают говорить о ведре и прочих странностях (некоторые критики, разбирая режиссуру положительно, явно черпают вдохновение в партитуре и в либретто).

Еще больше огорчает нежелание постановщиков работать с «Хованщиной» творчески. Музыкально спектакль был разрушен, а ведь всего лишь испугались медленных темпов и повествовательности! С певцами ситуация проще – необходимо пропускать свою партию через себя, можно обратиться к традициям и подсказкам великих мастеров, насыщать ноты глубиной и смыслом. Нет смысла – нет ясности. Нет ясности – публике трудно.

Фото с сайта Московского академического музыкального театра

им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко