Антон Батагов и Полина Осетинская показали пример взаимного рояльного притяжения
Антон Батагов – один из самобытнейших пианистов, композиторов, соединителей несоединимого, от классики до рока, на отечественной музыкальной сцене. Полина Осетинская – звезда, харизматик, участница многих авангардных артистических проектов. А когда две такие личности затевают совместную программу, результат получается особенно ярким и провокационным. Именно таким, какой случился 25 ноября на концерте «Гравитация» из абонемента «Два рояля», идущего на протяжении сезона в Московском международном Доме музыки.
Изящество стиля и публика прямо на сцене — среди многих симпатичных свойств концерта. Фото Сергея Бирюкова
Название «Гравитация» Антон Батагов во вступительном слове объясняет стремлением найти некое высшее тяготение – не к земле, а наоборот, к небу, к беспредельности. К тому же, так называется и одна из пьес программы – сочинение американца Дэвида Лэнга 2005 года, впервые исполняемое в России. Так или иначе, а порыв воспарить над обыденностью действительно пронизывает все произведения программы.
Особенно удачным показалось первое отделение. Легко порхая, словно бабочка, между отдаленнейшими эпохами – из прозрачного минимализма XXI века в графичное барокко XVII-го, аристократично-изящный модерн начала ХХ-го и снова ироничный XXI-й, музыкальный «луч» высвечивает для нас удивительно цельную картину. «Последний алхимик» Антона Батагова с его мерно «падающими», словно новогодние снежинки, аккордами-хрусталинками, переходящими в безостановочное мелькание звукового «снега», посвящен недавно ушедшему поэту, философу и действительно алхимику, верившему в существование формулы всемирной гармонии, Евгению Головину. После этого очень естественно прозвучали скорбная Чакона соль минор Перселла, этого «Моцарта XVII столетия», и Шесть античных эпиграфов Дебюсси – несправедливо редко играемый шедевр благородства стиля и авангардной свежести языка. И, как обрамление – еще одна пьеса Батагова, «Бастер Китон», своего рода веселая ностальгическая медитация на мотивы старого немого кино, будто вырастающая из кекуоков-рэгтаймов великого импрессиониста.
Скажу по совести – минимализм, приверженцем которого является Батагов, воспринимаю в ограниченных количествах. 14-минутный «Последний алхимик» как введение в программу и в стиль – да. 8-минутный «Бастер Китон» как завершение первого блока сочинений – допустим (хотя уже были моменты разрыва между затянувшейся веселухой на сцене и неспособностью слушателя столько времени подряд улыбаться – сводило мышцы лица).
После этого погружение в пучину классического минимализма во втором отделении стало уже серьезным испытанием для слушательского терпения. Да, какое-то время наблюдаешь за мельчайшими сбоями квадратности и скупо дозированными ««ответвлениями» главной музыкальной мысли (так, бывает, в съемке-рапиде побег растения долго суетливо мечется в своих микроскопических прорастаниях на долю сантиметра). Умом понимаешь, какая огромная работа проделана для придумывания всех этих нано-деталей. Но не изменяет ли тут минимализм сам себе, оборачиваясь собственной противоположностью – громадной композиторской трудозатратой? А каково исполнителям все это просчитать и стройно сыграть! Главное же, ради чего, если слушатель (подозреваю, не я один) быстро устает и теряет интерес… Впрочем, 17-минутная пьеса Филипа Гласса и называется «Тюрьма» – как объяснил Батагов, мы и должны ощутить эту замкнутость, невозможность роста. Но что тогда испытывают зрители всей пятичасовой (!) оперы «Эйнштейн на пляже», откуда взят этот фрагмент, переложенный для рояльного дуэта?!
После этого некоторым отдыхом стала та самая «Гравитация» Дэвида Лэнга. Она хотя бы короче и не так скора, не столь загружает слух беспрерывной пулеметной очередью нот – будто ты в «скорбном бесчувствии» вглядываешься в контуры древнего замка или сумрачной пещеры.
А завершил программу поистине геройский акт – исполнение двухрояльного авторского переложения Болеро Равеля. Как передать на ударном (никуда от этого не денешься) инструменте всю безбрежность звукового океана симфонической партитуры? Да еще принадлежащей перу величайшего мастера оркестровых красок. Тем не менее рояли поразительно ПЕЛИ изумительную равелевскую тему и даже каким-то волшебным образом меняли тембры в разных ее проведениях. В один из моментов даже возник эффект «подготовленного фортепиано», хотя никакого препарирования не было, это уж исхитрился сам Равель, придумав подголоски-обертоны наподобие органной микстуры. Но ведь еще надо было так их сыграть, чтобы большинство слушателей не догадались о природе фокуса и искренне поверили в физическую переделку инструмента ради новой краски!
И на бис – чудесное послесловие, знаменитая песня Битлз «Элеонора Ригби» с трогательно-невокальным голосом самой Полины Осетинской. Вот действительно образец минимализма, который никогда не утомит – потому что в нем есть то, главенство чего в музыке за тысячи лет ее существования никто не опроверг: прекрасная мелодия. Глассу с Лэнгом бы такую…
Пока нет комментариев