Красс. Фото И. Семиреченского
Наш собеседник:
Владислав Лантратов – танцовщик, премьер Большого театра. Выпускник Московской государственной академии хореографии. Лауреат премии «Золотая маска» 2015 года.
МС: Влад, вы перетанцевали почти весь классический репертуар в Большом театре. Как при таком богатом танцевальном опыте сохранить интерес к тому, что вы делаете? Возможно ли это?
ВЛ: Хороший вопрос. Да, это правда, тело уже натанцовано, глаз насмотрен, и уже для себя определяешь, чего ты хочешь сам в этой профессии. Встречаются такие произведения, которые сложно даются, потому что не понимаешь смысла, не понимаешь, зачем всё это, не понимаешь, почему такие движения поставлены. В этом случае сложно. Но балетные всё-таки – чокнутые люди. Что-то в голове поворачивается, какой-то тумблер, и понимаешь, что надо это сделать. Тебе нужно заставить себя сделать этот шаг, потому что вдруг получится здОрово, вдруг будет что-то невероятное, вдруг ты поднимешься на очередную ступень вверх. Поэтому надо всё пробовать, потому что всё может быть интересно.
МС: То есть получается, что всё равно есть такие двери, которые ещё не открыты?
ВЛ: Безусловно.
МС: И это – бесконечность?
ВЛ: Я очень надеюсь, что да. Что не будет предела в этом. Потому что если артист чувствует какой-то потолок и останавливается – это печально. Я не хочу быть таким. Пусть будет не особо интересный сюжет, пусть будет молодой хореограф, пусть будет что-то новое, неизведанное. Почему бы и нет? А вдруг получится? Надо пробовать себя.
МС: Однажды я услышала суждение, что танцовщик и зритель на одну и ту же танцевальную партию смотрят абсолютно по-разному. Это так?
ВЛ: Абсолютно верно. Правда. Может быть всё, что угодно. Вот сегодня проходили прогон, и, по моему ощущению, мы прошли не хуже, чем в прошлые разы, было ощущение какой-то слаженности и в дуэтах, и в массовых сценах. Как-то всё более или менее сложилось, хоть и осталось много чего непонятного. Но педагоги и хореограф вдруг сказали, что сегодня всё развалилось, всё не в ту сторону. А что уж говорить про зрителя. Личная профессиональная победа танцовщика может оказаться провалом в зрительском восприятии. Поэтому всё субъективно.
МС: А как вы себя чувствуете в современной хореографии? Ваша последняя работа – «Совсем недолго вместе» Пола Лайтфута и Соль Леон?
ВЛ: Как раз ситуация с Соль Леон была достаточно тяжёлая, потому что я посмотрел балет и он мне вообще не понравился. Я не понимал, что мне там делать, потому что для меня это было скучно и непонятно. Мы посмотрели общий план спектакля в исполнении Королевского балета Дании, и я не понял вообще ничего, но хорошо, я готов был так подвигаться. А потом, когда мы начали, оказалось, что это невероятно сложно. Потому что нужно столько вложить себя в каждый шаг, столько нужно энергии положить, чтобы просто вот так наступить, перекатиться с пятки на пальцы. Я просто весь насквозь мокрый ухожу со сцены после каждого куска, потому что это невероятно сложно. И сама психология Соль… Это очень дорогой балет для неё, это её история. Она очень много вложила в меня, рассказывала много каких-то ситуаций – кем я должен быть, каким должен быть разным. Судьба, смерть, любовь, счастье, несчастье – все противоположности мирской жизни должны быть в одном человеке. Это очень сложно. И сколько мы там работали? Два месяца? Соль Леон – это было настоящее открытие для меня в современной хореографии, правда.
МС: Прониклись полностью?
ВЛ: Проникся. Вот началось с абсолютного отрицания. И потом она заинтересовала меня до дрожи.
МС: Своим рассказом, интерпретацией движений? Это важно?
ВЛ: Да. Это очень важно. Смысл. Она показала мне смысл всего этого. Возможно, зрители не сразу могут понять, то есть нужно посмотреть несколько раз этот балет.
МС: Может, почитать даже про него.
ВЛ: Конечно. Но она рассказала что-то, может быть, зерно заложила. И для меня это было действительно откровение.
«Укрощение строптивой». Фото предоставлено В. Лантратовым
МС: У вас как будто что-то с «Укрощения строптивой» случилось. Ведь вы же классический-классический танцовщик.
ВЛ: Да вы что?
МС: На самом деле.
ВЛ: Как это удивительно слышать. Хорошо.
МС: А тут вы были совершенно другим. Что произошло?
ВЛ: Не могу сказать. Какой-то такой рост начался у меня всё-таки с балетов Григоровича. «Иван Грозный» – вот с него такой рывок мощный, мне кажется, был, шаг в познавании себя как артиста, именно артиста. «Укрощение» добавило какой-то свободы, это правда. Свободы, своей интерпретации роли – возможности самому искать.
МС: А как сейчас работается с «Ундиной»?
ВЛ: С «Ундиной»? Неоднозначно. И физически, и морально сложно, потому что очень много хореографии. Музыка интересная, но тоже сложная. Хореография Вячеслава Самодурова своеобразная: очень быстрая, очень мелкая техника, много носишься из кулисы в кулису – и вдруг неожиданно остановился и просто должен плавать в пластике на сцене, стоя перед балериной, а балерина тобой управляет, то есть всё время пытаешься приспособить себя в данную ситуацию. Может быть, не хватает времени, потому что у меня была травма, и я буквально неделю назад только возобновил репетиции. Но в любом случае интересно. В любом случае – это свежий опыт, это новый балет, который ставится именно на наши три состава. Опять-таки надо пользоваться этими возможностями, потому что потом этого не будет.
МС: Вам не скучно возвращаться в «Лебединое озеро» или «Жизель»?
ВЛ: Вы что?! Я скучаю по классике, я очень скучаю и жалею, что я её мало танцую, потому что хочется танцевать не раз в месяц или два, а хотя бы каждые две недели классический балет, потому что это основа основ, без этого никуда. На классике ты развиваешься.
МС: А что вам больше удовлетворения приносит – репетиции или выход на сцену?
ВЛ: Тоже хороший вопрос. По-разному. Всё зависит от спектакля. Бывают какие-то технически сложные спектакли, и ты понимаешь, что показать максимум того, что ты можешь, в одном спектакле достаточно опасно, потому что нужно станцевать достойно, не срывая каких-то трюков, элементов и так далее. Перед такими спектаклями репетиции идут интересно. А во время спектакля уже, возможно, чуть-чуть ты перестраховываешься. А бывают, наоборот, спектакли, к которым ты готовишь себя по-другому, и тут главное не переработать на репетиции, чтобы дойти до спектакля свежим, в шикарном расположении духа, эмоции. В основном – это Григорович. Чтобы у тебя прошло всё на максимуме именно на спектакле.
МС: Получается, вы и зритель видят два разных спектакля. А есть что-то особое, что вы хотели бы сказать зрителю, что-то такое, о чём он не догадывается?
ВЛ: Вы знаете, я раньше часто слышал: «Это неинтересно, это у него не получилось». Какие-то негативные отзывы, что называется. Все мы живые люди. У нас такая профессия, что сегодня ты один человек, завтра ты другой человек. Сегодня ты хочешь сказать определённую мысль в каком-то спектакле, а завтра ты захочешь в этом спектакле сказать что-то по-другому. Одинаковых спектаклей не бывает. Все люди разные. Я понимаю, что наша работа – выходить на сцену и показывать свой максимум, но максимумы бывают разные, и артисты тоже все разные. Нельзя требовать от одного человека того, что было тридцать лет назад, грубо говоря.
МС: То есть вы хотите сказать, что воспринимать танцовщика по одному спектаклю или по тому, как выполнено grand jet? или другой элемент танца, неправильно, что надо стараться видеть искусство балета гораздо шире?
ВЛ: Хочется, чтобы люди приходили на историю, на спектакль, а не посмотреть, что у кого сегодня не получилось, а что кто-то сделал намного хуже, чем другой исполнитель. Понимаете, да? Хочется, чтобы зрители приходили на спектакль. Лично для меня важно, и это основополагающее, – создавать спектакль, проживать роль. Не выходить просто танцевать какие-то элементы, лишь бы получилось так, как нужно. Нет. Для меня главное – жить на сцене. Я не знаю, может быть, я не прав, конечно, но для меня вот это – смысл. Иначе смысла вообще нет.
МС: По большому счёту, для этого всё и делается.
ВЛ: А сейчас всё переходит на какой-то негатив. И это именно в России, потому что мы приезжаем в любую другую страну, и нас все обожают, всех артистов.
МС: Но и за рубежом бывает негативная пресса? Вот у вас были гастроли в Нью-Йорке…
ВЛ: Но это рецензии.
МС: А вы делите рецензии и мнение зрителей?
ВЛ: Конечно. Я считаю, что могут быть и рецензии заказные, и просто какое-то личное отрицательное отношение к тому или иному артисту, бывает и политическая ситуация как это и было в Нью-Йорке. Нет, я сужу по зрителям: как они принимают, как они любят, как они потом ждут.
МС: Мне кажется, вам грех жаловаться, вас очень здесь любят, тепло принимают. Даже если выступление у кого-то не удалось, всё равно публика тепло приветствует своих артистов.
ВЛ: Просто разница для нас, для артистов, конечно, колоссальная.
МС: То есть там вас больше любят, чем здесь?
ВЛ: Удивительно, но так. Я не жалуюсь ни в коем случае на наших зрителей, потому что не все могут позволить себе прийти в Большой театр на основную сцену и как-то поддержать артистов, которых любят. Это сейчас проблематично, видимо, потому что меня очень многие просят помочь попасть хоть раз на спектакль: мои бывшие одноклассники, знакомые и многие другие. Всех я пригласить не могу – их очень много.
МС: Неудивительно – билеты очень дорогие.
ВЛ: Да, я про это и говорю. что за границей – это всегда аншлаги, это всегда зрители толпятся у служебного входа.
МС: Я знаю, что вы из балетной семьи и ваши близкие – это ваши первые учителя. Но есть для вас кто-то, кого можно назвать кумиром, чьё искусство вас тронуло?
ВЛ: Есть, конечно, их очень много. Потому что очень много ярких образов создано: Владимир Васильев в «Спартаке» – это махина просто недостижимая, Михаил Лавровский в «Дон Кихоте» – с таким характером и стилем опять-таки сложно дотянуться. И таких мастеров много.
МС: А что вы скажете о Нуриеве?
ВЛ: Нуриев? Интересно. Я безусловно восторгаюсь тем, чего он достиг, это не обсуждается. Он создал себя сам, сделал рывок в эстетическом плане, в какой-то мере сформировал европейский балет, создал свой собственный репертуар; он абсолютно легендарная личность, до этого уровня никому не суждено дотянуться, он один. Но то, что я про него слышал, всегда заставляло меня задуматься. Не так приготовленный бифштекс с неизменным полётом тарелки в официанта, возможность ударить артиста балета по лицу, достаточно эпатажное поведение перед советскими артистами, приезжавшими в Европу… Возможно, ему прощалось всё потому, что он Нуриев, но именно такие ситуации меня осаживали от стопроцентного фанатизма в отношении него. Я как мужчина не понимаю этого. Для меня важно, чтобы первоначально был человек, чтобы он уважал других людей, а когда человек так просто может резать только своё, не думать ни о чём другом, для меня это неприемлемо, поэтому у меня двоякое к нему отношение. Мне главное, чтобы был человек.
Онегин. Фото предоставлено В. Лантратовым
МС: Человеческие качества – вопрос интересный, особенно в свете событий, которые несколько лет назад произошли в Большом. А как складываются отношения между людьми неординарными, творческими, которые по характеру своей деятельности порой вынуждены конкурировать друг с другом? Ведь успех – удел сильных.
ВЛ: Конечно, так. Но я, допустим, не могу себе позволить в открытую плохо говорить о своих коллегах, о том, что мне не нравится. Это этика. Я просто не могу – и всё. Если что-то касается моей работы, общаюсь с руководством напрямую.
МС: Я говорю о гипотетической ситуации, когда два танцовщика претендуют на одну партию.
ВЛ: Так работа покажет. Сцена всё показывает: кто лучше, кто интереснее. Всем раздаётся работа, всем даётся шанс. Да, может быть, этот спектакль, а может, другой, но шанс даётся всем. Я могу просить, и мне могут сказать «нет».
МС: Это уже отношения с руководством, а я говорю о конкуренции.
ВЛ: Опять-таки всё показывает сцена. Нам не дают возможности выбирать и не спрашивают, можешь ли ты уступить этому человеку. Такого нет.
МС: А если бы всё-таки вас попросили, вы бы уступили?
ВЛ: Мы не в общественном транспорте, чтобы уступать место. Я точно знаю, что мне бы никто не уступил. И уверен, что сделаю так же. Потому что моя работа – выходить на сцену, а не заниматься интригами. Если я не нужен, значит, мне лучше уйти.
МС: Скажите, пожалуйста, вот вы постоянно среди людей, у вас репетиции, спектакли, зрители. Одиночества вообще хочется?
ВЛ: Одиночества? Ну, бывает, когда наплыв постоянных спектаклей, постоянных репетиций, хочется уехать и выдохнуть. Природа, релакс какой-то и всё. Но я люблю свою работу, и я хочу работать. Бывают, конечно, такие моменты, когда мы должны отдыхать, мы должны где-то черпать эмоции, искать силы, восстанавливать себя, организм. Это нормально. Но одиночества не хочется. (Смеётся.)
МС: Никогда?
ВЛ: Нет.
МС: Нет необходимости побыть с самим собой, разобраться в чём-то?
ВЛ: Я существую в гармонии, мне хорошо. Если бы были какие-то проблемы, было бы много вопросов именно к себе, то, конечно, я бы уехал и начал сам для себя думать и решать что-то. Но сейчас всё очень хорошо. Тьфу-тьфу-тьфу. (Стучит по столу.)
МС: А вот если бы у вас была возможность что-нибудь изменить вообще в жизни?
ВЛ: Ничего бы не менял. Вообще.
МС: Всё хорошо?
ВЛ: Есть, конечно, совсем личное… Я бы, конечно, хотел, чтобы все родственники и близкие были живы и здоровы как можно дольше в моей жизни. Но в этом я бессилен. Поэтому, раз так сложилось, значит, сложилось. Но что касается меня лично, то ничего бы не менял.
МС: Вернёмся в театр. Там изменения какие-то произошли с марта месяца?
ВЛ: Конечно, произошли, очень серьёзные. Труппа работает по полной программе каждый прогон и каждый спектакль на максимум, и это радует, потому что постоянно присутствует взгляд художественного руководителя.
МС: Я даже заметила, что кордебалет изменился.
ВЛ: Конечно. Чувствуется, да? Это очень радует.
МС: То есть стало лучше?
ВЛ: В плане работы коллектива – да.
МС: А в каком плане нет?
ВЛ: Ну, у каждого артиста есть свои какие-то моменты, спорные для него самого, поэтому, мне кажется, обсуждать руководство неверно. Мне нравится то, что происходит. А дальше посмотрим.
МС: У вас есть какие-то партии, которые вы считаете своими, которые совпадают с вашими личностными качествами?
ВЛ: Да, есть несколько. То же «Укрощение строптивой». Это моё.
МС: То есть вы такой с виду интеллигентный, спокойный, уравновешенный – и вдруг вываливаетесь на сцену в какой-то немыслимой шубе, разгоняя всех вокруг. Вы и в жизни так можете?
ВЛ: Могу, конечно, легко. К сожалению или к счастью, не знаю, но могу. Но это и должно быть в артисте, он должен быть разным. Ну, и человек я такой тоже разный – могу, к сожалению, и ответить как-то нехорошо, и что-то сделать такое «эх!».
МС: А что ещё кроме «Укрощения строптивой»?
«Утраченные иллюзии». Фото М. Фарафоновой.
ВЛ: «Утраченные иллюзии» Ратманского. Это тот первый балет, который именно на меня ставился, и он очень мне дорог. Сама история Люсьена близка человеку из провинции, который приезжает в столицу, наслаждается жизнью. Я не из провинции, но она мне близка по духу, мне вообще близок этот век. То же самое могу сказать про Армана в «Даме с камелиями»: я проживаю эту роль, то есть я действительно влюбляюсь в Маргариту, я переживаю все его взлёты, падения и абсолютный крах, и это мне очень близко.
МС: Представляете, вы говорите про Армана и про «Укрощение строптивой». Это же вообще два полюса по характеру героев.
ВЛ: Да, я обожаю проживать их, я живу ими, я стараюсь быть артистом, не танцовщиком, а артистом.
МС: Вы говорите про актёрскую составляющую, которая является чуть ли не определяющей в этих ролях…
ВЛ: Для меня это первоначально.
МС: Но тем не менее утверждаете, что скучаете по классике.
ВЛ: Да. Потому что это моя профессия. А роли-то там какие сумасшедшие! Альберт в «Жизели» – это же вообще взрыв! Конец первого акта, весь второй акт – это просто волшебство. Можно такую сделать конфетку! Очень редко танцую этот спектакль, жалею об этом.
МС: Ну а что ещё «ваше»?
ВЛ: Могу сказать, что «Совсем недолго вместе», моя последняя работа. Соль Леон добилась того, что я поверил ей, я чувствую, что это моё.
МС: У вас была уже та единственная незабываемая роль? Или ещё нет?
ВЛ: Было очень много этапов. Опять-таки те партии, которые я назвал, – это они, это партии мои, которые я чувствую, которые я знаю, которые я хочу танцевать. Но я надеюсь, что на этом ещё ничего не останавливается.
МС: Ещё могут быть какие-то роли-откровения?
ВЛ: Я очень надеюсь на это. Я жду и мечтаю, конечно.
МС: Скажите, а что бы вы хотели станцевать?
ВЛ: Банальностей не хочется. Мне кажется, надо искать хореографа, который может поставить сюжетный балет. Я уже где-то говорил, что мне интересен «Дориан Грей» в том плане, что там есть история, есть, где двигаться в этом балете, разнообразие героя, события. Но это нужно искать и музыку, и хореографа, которому это будет интересно.
МС: Мне показалось, вы достаточно хорошо чувствуете хореографов. А себя не рассматриваете в таком амплуа?
ВЛ: Я об этом думал в связи с молодёжной программой, которая сейчас появилась в театре. Я чувствую, что должен быть какой-то прорыв, должно стать очевидно, что я хочу попробовать это сделать. Пока этого нет. Видимо, пока нет какого-то порыва, желания. Может быть, просто нет таланта к этому. Я не хочу, чтобы это были какие-то банальности, просто движения. Хочется настоящей истории, как тот же «Дориан Грей». Всё может быть. Я с большим удовольствием буду пробовать, но для этого что-то должно случиться, должно что-то к этому подтолкнуть, потому что работа танцовщика забирает всё время, все силы.
МС: Я искренне желаю вам найти своего хореографа и рассказать зрителям именно вашу историю, как это сделала Соль Леон! Спасибо вам.
Беседу вела Ирина Ширинян
Copyright Ширинян И.Г. © 2017. Условия использования материалов
Пока нет комментариев