На Дягилевском фестивале опере Верди попытались вернуть аутентичность с помощью приемов театра кабуки.
LA TRAVIATA. Robert Wilson. Фото Люси Янш
Трудно придумать более ударное начало для фестиваля искусств, чем постановка самой репертуарной оперы мира с дирижером и режиссером мирового авторитета. Именно это произошло 17 июня в Пермском театре оперы и балета, где премьерой «Травиаты» под управлением его художественного руководителя Теодора Курентзиса и в режиссуре знаменитого американского мастера Роберта Уилсона был дан старт Дягилевскому фестивалю – главному артистическому событию года в «третьей культурной столице России».
Разумеется, ставить «Травиату» – столь же риск, сколь и привилегия. Вступаешь на поле, истоптанное почти до безнадежности, где от сумасшедшего успеха до скандального провала один шаг. Не зря ведь и саму оперу на первом представлении 160 лет назад ждало фиаско: перегретую ожиданиями публику оскорбили шероховатости исполнения…
Авторы нынешней продукции умело начали свою «игру» еще до открытия занавеса. Журналистам они сообщили о том, что хотят избавиться от «отвратительного кетчупа» пафосности, которым заляпал эту «тончайшую партитуру» Верди ХХ век. А чтобы очистить драму от ходульных сантиментов, решили максимально отстраниться от привычного ее прочтения и даже «посмеяться» над героями. Зная увлечение Уилсона (не только режиссера, но и сценографа, и автора светового решения) традиционным японским театром, нетрудно было предположить, в каком направлении это отстранение будет проходить.
LA TRAVIATA. Robert Wilson. Фото Люси Янш
И вот скрипки «запевают» знаменитое вступление. Действительно, без малейшего надрыва — зачем он, если Верди все сказал этими вздыхающими фразами, этими перетекающими друг в друга, как капли воды в фонтане слез, скорбно-прекрасными гармониями. Открывается занавес – и никаких декораций. Или почти никаких: только ровно светящийся голубоватый задник – и странные, постепенно множащиеся огромные «палочки Коха», со временем сплетающиеся в игольчатый арт-объект (возможно – символ болезни Виолетты, чем-то напомнивший толстовское описание предсмертного бреда князя Андрея – «странное воздушное здание из тонких иголок»). Хотя мы на балу у Виолетты, и все герои одеты в исторические костюмы. Но Уилсон словно боится, что мы слишком погрузимся в эпоху и ее детали, тогда как драма – из разряда вечных. Вот тут ему и пригодились традиции его любимого театра кабуки, где сюжеты любой степени трагичности изображаются не действием в европейском смысле, а строго регламентированным набором движений и поз. Герой обращается к героине? Значит, он подходит, вытягивая одну ладонь в ее сторону, а другую отставляя назад, откуда пришел. Героине стало дурно? Она из стойки смирно вдруг «ломается», как тростиночка, набок, не переставая при этом улыбаться.
Часто картинка и вовсе напоминает театр теней. Особенно когда на сцене много персонажей, и свет выделяет только главную пару или тройку, а остальные выглядят черными силуэтами. В момент наибольшего драматизма сталкиваются несколько разноцветных световых потоков: белый луч выхватывает персонажей первого ряда, красный – танцующий фон и «черный» (т. е. отсутствие света) – статичный хор. Такое случается лишь однажды, во второй картине второго акта, сцене на балу у Флоры, где происходит самая драматичная разборка Альфреда с его соперником-бароном и швыряние денег в лицо Виолетте. Для «япониста» Уилсона эта трехцветность – предельно возможная щедрость визуального ряда, больше подобное не повторится.
LA TRAVIATA. Robert Wilson. Фото Люси Янш
Разве что в финале он позволит себе вывесить на стене… нет, конечно, не картину, а только подсвеченную прямоугольную рамку – а вы уж сами догадывайтесь, чей портрет может висеть в комнате у смертельно больной, тоскующей по безнадежно потерянному возлюбленному Виолетты.
Можно спорить с этой «японской упертостью» Уилсона, которая, проявляется практически во всех его спектаклях, от «Мадам Баттерфляй» в Большом театре до «Сказок Пушкина» в Театре Наций, не говоря о множестве зарубежных работ. Можно задавать возмущенный вопрос: при чем здесь Верди. Хотя куртизанка – это ведь в каком-то смысле гейша… Но не признать, что принятая идея воплощена очень последовательно и внутри себя логично, по-моему, нельзя. Это как в математике, где из нелепого с обыденной точки зрения допущения может родиться стройная теория.
Ну а теперь о том, ради чего, собственно, это отстранение и «остраннение» делалось – о музыке, об очищении ее «аутентичности» (выражение Курентзиса). Если понимать под таковым максимальную прозрачность красок, то этого дирижер со своей музыкальной командой вполне добились. Благодаря копродукции с тремя зарубежными театрами (датским Unlimited Performing Arts, австрийским Landestheater Linz и люксембургским Theatres de la ville de Luxembourg) удалось собрать замечательный состав поющих актеров. Это прежде всего звезда Пермской оперы Надежда Павлова, чье изумительное колоратурное сопрано несколько месяцев назад радовало москвичей в партии донны Анны в гастрольном спектакле пермяков «Дон Жуан» на «Золотой маске» (к сожалению, из-за капризов того фестиваля певице не достался его приз). Причем высшее мастерство солистки проявлялось даже не в колоратурах, с которыми у нее полный порядок, а в тончайшем пианиссимо – том, что и составляло ключевой штрих замысла Курентзиса. Под стать главной героине оказались отличный белькантовый тенор из Испании Айрам Эрнандес (Альфред), а особенно – прекрасный баритон Димитрис Тилиакос из Греции с которым у Надежды состоялся, пожалуй, главный дуэт этой оперы – объяснение Виолетты с Жермоном-старшим. И снова в этой сцене, где смысл не в жестокости буржуазных нравов, как нас учили в музыкальной школе, а в постепенном раскрытии благородства обеих натур, главные кульминации – сокровенно-тихие.
LA TRAVIATA. Robert Wilson. Фото Люси Янш
Спектакль, который посвящен памяти «Дягилева наших дней» – неуемного импресарио Жерара Мортье (это он придумал соединить усилия Курентзиса и Уилсона на «Травиате»), пришел в Пермь на три года. По контракту с зарубежными партнерами, его будут показывать блоками по два-три представления осенью и столько же весной. Но хотелось бы надеяться, что в России постановку увидят не только пермяки. В зале удалось заметить целую группу экспертов «Золотой маски». Прониклись ли они симпатией к «полемичной» (снова определение Курентзиса), но по-своему тонкой работе уральцев? Узнаем в конце года, когда опубликуют список номинантов главной театральной премии и фестиваля страны.
Пермь-Москва
Пока нет комментариев