В свой день рождения Валерий Гергиев сыграл две громадные симфонические программы
Дирижирует Валерий Гергиев
Начало мая для Валерия Гергиева и его публики – всегда особо интенсивное время: находясь в традиционном туре Московского Пасхального фестиваля, к своему дню рождения (2 мая) дирижер вместе с оркестром Мариинского театра обычно подтягивается к столице, где дает несколько ударных программ. На сей раз он превзошел самого себя, проработав за пультом (не считая репетиций) пять часов и исполнив две грандиозные симфонии Малера и Брукнера, причем одну из них – всего второй раз в своей жизни. А для исполнения пары великих инструментальных концертов в гости к маэстро приехали два сенсационных мировых солиста.
Публика Гергиева, впрочем, давно привыкла, что Валерий Абисалович – не из тех, кто экономит силы свои и своих оркестрантов. Поэтому некоторые были даже удивлены отсутствием оркестра в первом отделении вечерней программы 1 мая в зале имени Чайковского. Хотя оценили жест: 40 минут наедине с Кристофом Барати – прекрасная возможность послушать одного из наиболее востребованных в мире скрипачей в возрасте до 40.
Для начала своих московских гастролей Кристоф выбрал то, в чем ему трудно найти равных – музыку барокко XVIII века и ее «эхо» в более поздние эпохи. Аккуратный, прозрачный, графичный звук Барати на его Страдивари «Леди Хармсворт» 1703 года можно было бы назвать суховатым, если бы огромная свобода фразировки и темпов не превращала музыкальную линию в живой речитатив. Именно так были исполнены 2-я соната Эжена Изаи – эта «записанная импровизация» на темы Баха, сперва шутливая, но постепенно все более «застревающая» на мрачной средневековой мелодии Dies irae, – а затем и сам Бах, 2-я партита со знаменитой Чаконой в финале, трактованной не то чтобы деловито, но скажем так – без привычных тонн романтического эмоционального грима, зато с идеально чистой интонацией. А на бис Кристоф закольцевал отделение изящным гавотом из 3-й партиты Баха, цитаткой которой начинает Изаи свою сонату.
Кристоф Барати сыграл на бис одну из труднейших скрипичных пьес — «Лесного царя» Шуберта-Эрнста
Забегая вперед, скажем, что на следующий день, в дневной программе 2 мая в Большом зале консерватории, Кристоф подтвердил свою репутацию выработанного рафинированного мастера в первых двух частях Концерта Брамса. А вот на финал его немного не хватило, начались сбои интонации, о самой возможности которых по его идеально чистому Баху даже подумать было невозможно. Ну и откровенно много этого самого брака оказалось в бисовом «Лесном царе» (обработка Генриха Вильгельма Эрнста), хотя справедливость требует заметить, что по виртуозности этой пьесе, уместившей на скромных четырех струнах все сумасшедшие контрасты баллады Шуберта и Гете, наверное, нет равных.
Раз уж речь зашла о солистах, продолжим эту тему: вечерняя программа 2 мая в БЗК открылась 4-м концертом Бетховена с прославленным бразильцем Нельсоном Фрейре за роялем. Уже за выбор сочинения спасибо – не менее гениальный, чем 5-й, предпоследний опус Бетховена в этом жанре отчего-то играется заметно реже. Классик современного пианизма чутко уловил особенность этой партитуры, гораздо более прозрачной и, так сказать, пастельной, если сравнивать с тем же 5-м. И несмотря на преобладающий нюанс «пиано» не терял отчетливости звука, хотя вот само наполнение этого звука показалось не столько бетховенским, сколько бисерно-фильдовским, а то и вовсе уводило куда-то к импрессионизму Дебюсси. Все же Бетховен, даже говоря вполголоса, мне кажется, должен оставаться Бетховеном, самым мужественным композитором мира, а не превращаться в расслабленного созерцателя. Ну и, конечно, хотелось бы элементарно большей синхронности солиста и оркестра – хотя понимаю, при графике мариинцев, особенно в дни Московского пасхального фестиваля, времени на репетиционную шлифовку остается крайне мало. А вот бис – рояльное переложение прославленной «Мелодии» Глюка – оказался точно на месте, срифмовавшись с тональностью и настроением уникальной по трагической проникновенности второй части Концерта, более того, намекнув, из какого источника шло вдохновение к Бетховену, когда он сочинял этот диалог рояля-Орфея и оркестра-фурий.
Нельсон Фрейре и Валерий Гергиев после исполнения 4-го концерта Бетховена
Ну и наконец – о «сольной» работе оркестра и его лидера. Валерий Абисалович в его максимализме обратился к авторам самих грандиозных, как по звуковой массе, так и по временнОму размаху, партитур – Рихарду Штраусу, Густаву Малеру и Антону Брукнеру. Вот тут – никакой расслабленности и драматургической рыхлости даже там, где, казалось бы, ее избежать практически невозможно. Имею в виду прежде всего Штрауса с его гигантскими «жизнеописательными» полотнами. Вычленить собственно музыкальную логику в этих эпически многословных иллюстрациях к литературной программе, которая далеко не каждому слушателю знакома и внятна, довольно трудно. Четкое владение тембровыми красками и стратегический взгляд «полководца» помогают дирижеру выпутаться из лабиринта звукоизобразительных эпизодов, допустим, в симфонический поэме «Жизнь героя», этой 45-минутной летописи любовных, воинских и прочих подвигов персонажа, доскональнейше иллюстрированных композитором-иллюзионистом. А на бис в этом концерте Гергиев исполнил ни много ни мало – еще одну немаленькую симфоническую поэму «Дон Жуан», видимо, зацепившись за то, что в «Жизни героя» есть цитаты из этого более раннего сочинения Штрауса. И это еще довольно скромно для Валерия Абисаловича, которому ничего не стоит (слышал из надежных источников) сказать своим оркестрантам: так, сегодня на бис играем 3-ю симфонию Скрябина…
Но, конечно, Скрябин был не в этот раз – впереди предстояли такие гиганты, как Малер и Брукнер.
Как ни удивительно, но «спасший» для меня драматургию Рихарда Штрауса Гергиев заставил впервые задуматься о подводных камнях драматургии 5-й симфонии Малера, которая раньше никогда вопросов не вызывала. Наоборот, так нравилось, что у этого «вечного трагика» Малера партитура, начавшаяся похоронным маршем, довольно быстро «выправляется»: уже в демоническом скерцо предвосхищаются мотивы радостного финала, ну а там – оживленный лендлер, знаменитое любовное адажиетто (знакомое по миллиону переложений, балетных воплощений и пр.) и наконец финальный карнавал… Гергиев не щадит уши слушателей: после феноменально резкого (и идеально чистого) заглавного сигнала трубы – тутти силы ядерного взрыва и плотности нейтронной звезды. Рвущие душу контрасты первых двух частей… Но рядом с этим каким кукольно-ненастоящим, пошловато-суетливым выглядит оптимизм третьей части – лендлера, в котором, гораздо больше веришь его неожиданным «запинкам», этим странно-горьким валторновым рефренам и тихим музыкально-шкатулочным переборам – словно взрослый человек посреди хмельного веселья вдруг берет в руки сломанную игрушку своего далекого детства, и она напоминает о том, как много в жизни, кажущейся безоблачной, безвозвратно потеряно. Ну а финал после этого вовсе начинает восприниматься плясками над жерлом вулкана.
Не могу себе представить другого дирижера, который, сыграв такую симфонию, не только не предался хотя бы суточному заслуженному отдыху, но в тот же день исполнил еще более протяженную (час 15 минут против часа 11-ти) 8-ю симфонию Брукнера. Понимаю, в чем-то Брукнер проще Малера, он менее дробен, мыслит более широкими, неспешно развивающимися драматургическими волнами. Если Малер – художник города и его разъедающих неврозов, то в музыке Брукнера буквально видятся ни на минуту не уходящие из поля зрения белоснежные пики Альп, голубые или мрачно-грозовые горные небеса, а над всем этим, над широким разлетом кантилен в адажио, пугающе-величественной игрой стихий в скерцо, истовой скачкой святого воинства в финале угадывается Бог, к которому обращается композитор в каждой своей фразе. Тут главное – сохранить в себе это широкое дыхание и элементарно сберечь силы для грандиозных нарастаний, не захлебнувшись в них и доведя грандиозное музыкальное здание до ослепительно сверкающего финальным мажором шпиля.
Мариинцы это смогли. А ведь Гергиев – я узнал об этом уже после концерта – играл 8-ю всего лишь второй раз в жизни. Премьера была 30 апреля в Нижнем Новгороде. Везти на себе гигантский, едва ли не весь мировой симфонический (и оперный, не будем забывать о главной должности маэстро в Мариинском театре) репертуар – и еще пополнять его, да еще в поездке, да еще такой глыбой, как Брукнер… Воистину Гергиев верен своему давно провозглашенному принципу: на все – хвалу ли, претензии (вне зависимости от того, справедливы они или нет) отвечать работой, которая действенней самой изощренной адвокатуры.
Впрочем, на 7 минут оркестранты все же отпустили своего лидера из-за пульта, сыграв фантазию на тему затасканной, но неизбежной в таких случаях мелодии Happy Birthday To You. В качестве довеска к праздничному обращению вице-премьера правительства России Ольги Голодец, золотому знаку Заслуженного деятеля музыкального искусства от ректора консерватории Александра Соколова, аплодисментам публики и непрекращающимся даже во время музыки звонкам ее мобильных телефонов (этих проявлений слушательской «непосредственности» почему-то было особенно много) прием вполне прокатил.
фото Сергея Бирюкова
P.S. Уже с 3 мая симфонический оркестр Мариинского театра продолжил тур в Туле, Новочеркасске, Владикавказе, Ставрополе, Воронеже, с тем чтобы 8 и 9 мая завершить Московский Пасхальный фестиваль финальным блоком концертов в столице.
Все права защищены. Копирование запрещено.
Пока нет комментариев