Русский праздник не на нашей улице

О Зальцбургском фестивале, который заинтересовал полмира, но не заинтересовал российских телеменеджеров

Вид на Зальцбург из замка. Внизу — Домская площадь с партером для зрителей видеотрансляций. Фото Сергея Бирюкова

Зальцбургский фестиваль – уже более 80 лет одно из «мест силы» мирового искусства. А в этом году – еще и ярчайший всплеск русской художественной энергии. Без которой, впрочем, он не обходился и в прошлом, достаточно вспомнить сенсационную «Травиату» 2005 года с участием Анны Нетребко. Однако чтобы сразу три знаменитых российских дирижера ставили три крупных оперных спектакля, не говоря о большой ретроспективе музыки Шостаковича и других событиях с русской нотой – такого прежде не было.

Открою еще одно обстоятельство, сделавшее впечатление от Зальцбурга-2017 сногсшибательно сильным. Хотя, наверное, сознаваться в том, что ты за свою более чем 30-летнюю карьеру критика попадаешь на этот праздник искусства ВПЕРВЫЕ, наверное, стыдно. Но это так. И не скрою: именно усиленное русское присутствие в программах подвигло поломать инерцию.

Конечно, я расскажу вам не обо всем смотре. Пробыть в Зальцбурге полные шесть недель, чтобы увидеть все девять оперных постановок, включая «Двое Фоскари» с великим Пласидо Доминго или «Лукрецию Борджиа» с Красимирой Стояновой, Хуаном-Диего Флоресом и Ильдаром Абдразаковым – мало реально. Посетить все выступления легендарных оркестров и дирижеров, в том числе Берлинского филармонического с Саймоном Рэттлом или Венского филармонического с Бернардом Хайтинком, все звездные камерные программы вроде сольных фортепианных вечеров Григория Соколова и Евгения Кисина, фортепианного дуэта Марты Аргерих и Даниэля Баренбойма или вокально-фортепианного ансамбля Матиаса Герне и Даниила Трифонова – не хватит ничьего бюджета.

Автору этих строк особенно досадно, что не удалось попасть на «Воццека» в постановке дирижера Владимира Юровского и режиссера (а еще художника и мастера видеоинсталляции) Уильяма Кентриджа. Осталось только воображать, как это получилось у прославленного тандема, поскольку рядом, в Музее современного искусства, была развернута большая выставка Кентриджа, этого неутомимого придумщика символических анимаций, человека, создавшего собственную вселенную образов, властного манипулятора зрительским подсознанием, мастера знаменитого и таинственного «25-го кадра».

Но и того, что увидено-услышано обозревателем «Музыкальных сезонов» за пять августовских дней, хватило, чтобы получить впечатление панорамной широты. И, что особенно радостно, увенчалась эта панорама триумфальным исполнением русской оперы.

Впрочем, когда ты в Зальцбурге, ощущение кульминации и триумфа возникает едва ли не каждый день. Ну вот, например, «Ариодант» Генделя. Уже одно то, что в заглавной партии – Чечилия Бартоли, заставляет зрительское сердце биться чаще. Да-да, обладательница легендарного меццо-сопрано здесь – в мужской роли, что в операх Генделя не редкость, он часто писал такие партии для кастратов, которых впоследствии заменили женщины либо контратенора. Впрочем, темперамент Чечилии столь могуч, что для нее и такая партия совершенно органична. Она абсолютно естественна и в первой томной арии героя, рассказывающего цветам о своей любви, и в последующем бравурном соло, разыгранном исполнительницей не только с неотразимым куражом, но и с огромным юмором. Ее Ариодант настолько «пьян» влюбленностью, что ему достаточно простого стакана томатного сока для полного сноса крыши, после чего его, буйно-восторженного, еле уводят со сцены. Комический эффект случившегося подчеркнут сумасшедшим аччелерандо, в которое бесстрашно увлекает свой виртуозный ансамбль дирижер Джанлука Капуано.

Да и вся опера, насколько могу судить, поставлена режиссером Кристофом Лоем с улыбкой, когда добродушно-ироничной (переодетый в женское платье бородатый Ариодант-Чечилия – явная пародия на знаменитую Кончиту Вурст), когда и ядовитой (несправедливо обвиненная в измене принцесса Гиневра в исполнении американского сопрано Кэтрин Льюик поет слезную арию и жирно красит себе губы, будто собирается с отчаяния на панель)… А какое интересное решение пространства предлагает сценограф Йоханнес Лайакер, то приоткрывая таинственные ночные просторы за пределами дистиллированной белизны королевских залов, то замыкая перспективу сужающейся дворцовой анфиладой – как бы запирая действие в теснину придворных интриг…

Трудно узнать в этом подобии Кончиты Вурст Чечилию Бартоли. Но только до момента, когда ее герой Ариодант начинает петь. Фото предоставлено пресс-службой Зальцбургского фестиваля

Блеск исполнительских составов – непременный признак серьезного фестиваля. Если в том же «Ариоданте» даже на относительно небольшую роль брата главного героя позвали знаменитого тенора Роландо Вильясона, то тем более соответствует критерию звездности постановка «Аиды» с участием Анны Нетребко – primadonna assoluta, как ее представила с экрана ведущая вечера. С экрана – поскольку я смотрел спектакль в трансляции на Домскую площадь города: билетов в зал на это исполнение даже у пресс-службы не было. Опыт, впрочем, тоже интересный, позволивший оценить и эту сторону фестиваля. В компенсацию за элитарность событий каждый вечер какое-то одно из них становится доступно широкой городской публике. Судя по «Аиде», эти трансляции ведутся на достойном уровне видеорежиссуры и звука. Ну а то, что расставленные для зрителей скамейки мокры от дождя, не вина устроителей, уж таков горный климат, щедрый на влагу и вечернюю прохладу. Роскошный антураж в виде фасада Домского собора с левой стороны и горы с Зальцбургским замком справа – еще один бонус, заставляющий забыть о неудобствах опенейра.

Анна Нетребко в роли Аиды великолепна и вокально, и актерски. Фото предоставлено пресс-службой Зальцбургского фестиваля

Но главным бонусом было, конечно, само исполнение. Анна полностью оправдала свой титул: богатейший вокал, драматическая игра… Ансамбль ей составили страстная, хотя, может быть, излишне брутальная (как это далеко до эмоциональной многосторонности великой Елены Образцовой!) Екатерина Семенчук в партии Амнерис, добротный итальянский тенор Франческо Мели (Радамес), бас из Большого театра Дмитрий Белосельский (Рамфис), итальянский баритон Лука Сальси (Амонасро)… Совершенно в своей стихии был за дирижерским пультом Венского филармонического оркестра Риккардо Мути, то потрясая грозными тутти, то рисуя загадочными флейтовыми и скрипичными пианиссимо экзотические нильские пейзажи. Иранско-американская художница и фотограф Ширин Нешат в амплуа режиссера и немецкий сценограф Кристиан Шмидт решили оперу как грандиозную ораторию, где многочисленные участники исполнения размещены наподобие хористов в двух громадных кубах, а смены картин обозначаются вращением этих конструкций. Соседство костюмов «всех времен и народов» (их автор – Татьяна ван Вальсум), очевидно, намекало на всечеловеческую обобщенность драмы: жрецы выглядели как православные служители, солдаты носили турецкие фески, Радамес блистал щегольским мундиром будто какой-нибудь восточноевропейский принц начала ХХ века. В этом была своя живописность, но все же без комического эффекта, вряд ли запланированного постановщиками, не обошлось. Аида же и Амнерис чем дальше, тем все больше сближались имиджами – даже одеждой они словно бы обменивались, синий «ночной» цвет Аидиного платья в конце становился и цветом одеяния «солнечной» египетской принцессы, и это понятно, ведь они сестры по несчастью, одна теряет любовь, другая жизнь…

«Аида» режиссера Ширин Нешат — не столько опера, сколько оратория. Фото предоставлено пресс-службой Зальцбургского фестиваля

От наполовину русской по основному сольному составу «Аиды» естественно перейдем к русскому уже и по постановочным силам «Милосердию Тита». Ставить Моцарта в его родном Зальцбурге – особая честь, и то, что она оказана нашему дирижеру Теодору Курентзису, закономерно. Кто еще из знаменитых маэстро так систематично и на таком уровне качества, с такой заботой об исторической достоверности и притом живой современности звучания разрабатывает моцартовскую ниву? «Тит» – естественное продолжение ряда, начатого дирижером со своим оркестрово-хоровым коллективом musicAeterna в Новосибирской и Пермской операх: «Свадьба Фигаро», «Так поступают все женщины», «Дон Жуан»… Но нынешняя работа даже на фоне предыдущих предъявляет к постановщикам особый счет: это последняя партитура, написанная Моцартом в оперном жанре («Волшебная флейта» – зингшпиль, т.е., говоря современным языком, оперетта или мюзикл). Естественно, написана она на высшем уровне не только композиторского мастерства, но и личностного созревания. В ту пору Моцарт был увлечен масонскими идеями построения общества всеобщего благоденствия. Видимо, они повлияли уже на сам выбор сюжета. Римский император Тит – редчайший в истории пример того, как жесткий поначалу завоеватель и тиран под влиянием опыта и размышлений приходит к необходимости гармонизации своих отношений с народом через мудрое милосердие. В опере он его проявляет по отношению к другу-врагу Сексту, который, подстрекаемый честолюбивой интриганкой Вителлией, устраивает покушение на правителя. После долгой внутренней борьбы оба осознают, что единственный выход из ситуации – взаимный шаг навстречу: один раскаивается, другой прощает…

В версии Теодора Курентзиса и Питера Селларса заглавный герой «Милосердия Тита» (Рассел Томас) погибает. Фото предоставлено пресс-службой Зальцбургского фестиваля

Правда, тут – понимая, что в сегодняшнем мире благостная развязка либретто с торжеством дружбы и справедливости воспринималась бы парадной условностью, – Курентзис и его постоянный соавтор американский режиссер Питер Селларс вместе с русско-американским сценографом Георгием Цыпиным позволили себе кое-что «додумать». Вернее, так: с самого начала мы видим, что Тит не столь уж идеален. Да, он уже полон сознания своей «благородной миссии», но на всякий случай загоняет приветствующий его народ за железную загородку. Вам это ничего не напоминает?

В таком варианте становится гораздо более обоснованным мотив покушения. Которое в итоге оказывается, увы, удачным: к ужасу раскаявшегося Секста, Тит от полученных ран умирает. Чтобы не поломать моцартовскую структуру, Курентзис выстраивает в опере два финала. Один – тот, что написан в канонической партитуре: все радуются примирению. Но сразу за ним следует другой, для которого дирижер обращается к «Масонской траурной музыке» на слова Плача пророка Иеремии – одному из самых трагичных сочинений Моцарта.

А уж раз сделана одна вставка, нужно превратить этот шаг из единичной вольности в постоянный прием. И периодически в ткань оперы вводятся номера из моцартовских месс, звучащие здесь, на мой вкус, достаточно органично. Ведь и так «Милосердие Тита» – не столько «опера действия» (каковы, например, «Дон Жуан» или «Так поступают все женщины»), сколько роскошный «концерт на тему», в последовательности изумительных арий, ансамблей и хоров утверждающий идею торжества гармонии над конфликтом. Таким образом постановка, начавшаяся как режиссерская опера, выросла в оперу дирижерскую.

Опера Моцарта превратилась в театрализованный концерт, где солирующий кларнетист (Флориан Шюле) — такой же участник сценического ансамбля, как певица (Марианна Кребасса в роли Секста). Фото предоставлено пресс-службой Зальцбургского фестиваля

В этом и сила ее, и моменты слабости. Курентзис – мастер моделирования аутентичных звучаний, которых он добивается как от своего оркестра и хора, так и от солистов Рассела Томаса (Тит), Марианны Кребасса (Секст), Кристины Ганш (благородная Сервилия), Голды Шульц (коварная Вителлия), Жанины де Бик (честный Анний), Уилларда Уайта (служака Публий).

Вместе с тем кокетливые вольности, не чуждые манере Курентзиса, проявляются и здесь. Зачем, например, ход речитативных сцен тормозится многозначительными остановками? Ради ощущения глубины раздумий? Скорее возникает чувство, будто исполнители забыли и мучительно вспоминают текст. Хотя эта частность никак не умерила восторг публики после исполнения…

В следующем спектакле фестивальной программы русский компонент вроде бы вовсе отсутствовал – впрочем, «русский отзвук» услышался мне в самой музыке этого произведения, но подробнее поговорим об этом позже. Пока же скажу: автор оперы «Лир» современный немецкий композитор Ариберт Райман принадлежит к поколению, чье творческое лицо сформировалось в постсериальные 1960-е и 1970-е годы с их культом взвинченной экспрессии и предельной диссонантности. Не случайно из пьес Шекспира в качестве литературного прообраза он взял самую, пожалуй, мрачную. И нашел этому колориту свой звуковой эквивалент: оркестр почти непрерывно грохочет то сокрушительной Ниагарой, то пушечной канонадой, реплики солистов словно выворачивают на слушателя весь запас злобы, отчаяния и протеста с редкими интермедиями вроде сцены «тихого сумасшествия» Эдгара (контратенор Кай Вессель). Изобретательность в накручивании нервов публики, проявленная композитором, как и режиссером Саймоном Стоуном, и сценографом Бобом Казинсом, со смаком разливающими на сцене озера крови, отменна. Под адский гром десятков ударных волокут на расправу… даже самих зрителей – точнее, ту массовку, что сидит в современных костюмах по противоположную сторону сцены, и ты поначалу думаешь, что это просто особенность рассадки, только потом понимаешь, что это «подсадные», но посыл тебе дан: схватить и казнить могут любого, в том числе тебя.

Ощущение бесспорно сильное, но я бы не рекомендовал ходить на спектакль без валокордина тем, у кого проблемы с сердцем, – уж очень оно сжато на протяжении этих двух оглушительных часов. Тем сильнее – отдадим справедливость – упомянутые тихие сцены, концентрация которых увеличивается к концу, к слезному дуэту умирающего на больничной кровати Лира (Джеральд Финли) и призрака задушенной Корделии (Анна Прохазка).

Финальный дуэт Лира (Джеральд Финли) и призрака Корделии (Анна Прохазка) — один из редких тихих моментов оперы Ариберта Раймана «Лир». Фото предоставлено пресс-службой Зальцбургского фестиваля

Композитора, вышедшего на поклоны, наградили овацией, заслуженной им хотя бы по количеству обрушенных на зал децибелов. А у меня в это время неожиданно мелькнула мысль: как на самом деле много отзвуков классики в этой едва ли не шумовой партитуре! Как удивительно похожа тема Корделии на тему беззащитной и все же непобедимой Аиды! Как громадное соло басовой флейты перекликается с трагическими сольными монологами деревянных духовых у Шостаковича! Только у классиков все это работает гораздо сильнее…

Мысль, конечно, была связана не только с отзвучавшей накануне «Аидой», но и с предвкушаемым исполнением «Леди Макбет Мценского уезда», которым для меня завершались дни Зальцбургского фестиваля.

Антураж действия «Леди Макбет Мценского уезда» мистически-сюрреалистичен. Фото предоставлено пресс-службой Зальцбургского фестиваля

«Леди Макбет…» – одна из самых популярных в мире русских опер ХХ века. Только в этом году это уже вторая постановка оперы Шостаковича, которую наблюдаю на зарубежной сцене (в январе присутствовал на премьере в Финской национальной опере), не говоря об отечественных реализациях. Однако возьму за себя смелость сказать: увиденное и услышанное в Зальцбурге – ярчайшая из всех продукций, с которыми пришлось столкнуться в последние годы. Начну со сценического решения выдающегося немецкого режиссера Андреаса Кригенбурга (знакомого российской публике, в частности, по великолепному «Процессу» Кафки на одном из Чеховских фестивалей). Если финский спектакль, тоже очень яркий, изолировал Катерину в рыбацком хозяйстве на крохотном острове в суровом северном море, то здесь ее мир ограничен внутренним двором фабрики, одновременно и живописным, и безобразным (сценограф Харальд Тор). Ничего русопято-квасного, никаких треухов и зипунов. Комната Катерины даже не лишена лоска современных квартир-студий, кабинет ее мужа Зиновия Измайлова, тускло светящийся на противоположной стороне сцены, оснащен компьютером… В любую эпоху, в любом национальном окружении могла случиться эта страшная история издевательства над личностью, приведшая к трагедии.

Великолепен состав главных действующих лиц – вальяжно-гротескный Борис Тимофеевич в трактовке замечательного баса и актера Дмитрия Ульянова (Московский академический музыкальный театр), анемичный Зиновий Борисович в интерпретации прекрасного тенора Максима Пастера (Большой театр), Поп Станислава Трофимова, Задрипанный мужичонка Андрея Попова (оба – Мариинский театр), Квартальный Алексея Шишляева (МАМТ)… На этом фоне не потерялся американский тенор Брэндон Йованович в роли Сергея, хотя среди других исполнителей его делал слегка чужаком заметный акцент.

Особая находка – Евгения Муравьева в роли Катерины. Вообще-то мы настроились на выступление прославленной шведки Нины Стемме – непревзойденной специалистки по ролям экспрессионистских героинь вроде штраусовской Электры. Но звезда заболела, и заменять ее поручили Евгении. Муравьева, судя по сайту смотра, уже пела в Зальцбурге Катерину пару раз, а в этот вечер была назначена на другую женскую партию – Аксиньи. Срочно произвели рокировку, и… Я ни секунды не жалею о произошедшей замене (разумеется, при всем сочувствии Нине, чья болезнь, надеюсь, скоро прошла). Думаю, мы увидели совершенно не ту Катерину, что предлагала зрителям «валькирия» Стемме. Евгения чем-то напомнила Галину Вишневскую – и внешней хрупкостью, за которой чувствуется громадная сила, и актерским темпераментом со всеми его необходимыми гранями, от взрывной сексуальности до отчаянного желания найти хоть одну родственную душу (немая сцена с дворовым мальчиком – сильно переосмысленный рудимент «детского» мотива, который есть в литературном прообразе Лескова, но отсутствует у Шостаковича). Сильное, зрелое прочтение роли! Видимо, подготовленной в самые кратчайшие сроки, ведь в резюме артистки на сайте ее родного Мариинского театра партии Катерины нет даже среди резервных…

Пара Евгения Муравьева — Брэндон Йованович держалась так уверенно, будто и не было в этот вечер срочной замены (роль обольщенной Сергеем Катерины должна была исполнять Нина Стемме, которая заболела). Фото предоставлено пресс-службой Зальцбургского фестиваля

Конечно, огромная удача то, что за постановку взялся Марис Янсонс – один из патриархов петербургской дирижерской школы, которой склад мышления петербуржца Шостаковича особенно близок. Его понимание партитуры великого земляка, помноженное на всемирно признанное мастерство Венского филармонического оркестра и хора Венской оперы, дало великолепный результат. С первого щемяще-тоскливого кларнетового напева до финального вселенского вскрика скорби и протеста музыка не отпускает тебя.

И вот теперь – о том, о чем я начал говорить в предыдущих абзацах – о параллелях, а точнее о предвосхищение Шостаковичем приемов авангарда конца века. Начиная с тех самых духовых соло, которые у Раймана выглядели (по крайней меня для меня) эхом шостаковичевских катарсисов. И кончая туттийными эффектами, прежде всего знаменитой сценой насилия над работницей из 2-й картины и пассакалией из 5-й картины. Тоже экспрессия, доведенная до предела, но сколько оттенков в этой экспрессии, от злого сарказма до подлинного трагизма. По-моему, перманентная истерика Раймана на этом фоне проигрывает, переставая работать, во-первых, именно от своей перманентности. И во-вторых, потому что не несет в себе такого внутреннего разнообразия, опоры на такое богатство интонационных истоков, как шостаковичевская музыка, свободно модулирующая от пародийного канкана до проникновенной кантилены, от фарсового речитатива до народного плача.

Повторяю, это моя оценка. Но сумасшедший экстаз зала, в котором я заметил бурно аплодирующую Чечилию Бартоли, заставил укрепиться в мысли, что так ощущаю не только я.

И все же завершу не восторгом, а сожалением. Не о том, что не понравилось или чего недосмотрел в Зальцбурге. Я – о том, чего недосмотрели и, видимо, недосмотрят отечественные зрители. В отчете, разосланном дирекцией фестиваля, приводятся данные о его публике. Это более 260 тысяч посетителей (при ценах на билеты от 5 до 450 евро) – и более двух миллионов ТЕЛЕзрителей в Австрии, Германии, Франции… Пять театральных и концертных вечеров записаны европейскими телекомпаниями, а также японской NHK. Однако в этом списке нет ни одного российского телеканала. Или зальцбургская команда забыла их упомянуть, или в самом деле никто из отечественных телеменеджеров не заинтересовался таким крупным праздником искусства, в этом году в огромной степени превратившимся в праздник РУССКОГО искусства, как Зальцбургский фестиваль?

Странно и обидно.

Все права защищены. Копирование запрещено