Екатерина Мечетина сыграла одну из лучших в своей карьере программ.

 

Екатерина Мечетина в Большом зале консерватории…

Два концертных вечера, 29 декабря и 5 января, не слишком громких в череде куда более помпезных праздничных культурных событий, стали тем не менее для автора этих строк одним из главных музыкальных впечатлений нынешнего новогодья. Более того, считаю эту сольную программу Екатерины Мечетиной лучшей из всех, которые когда-либо доводилось у нее слушать.

Екатерину Мечетину людям, хоть сколько-нибудь вовлеченным в филармоническую музыкальную жизнь, специально представлять не надо. Благодаря вундеркиндскому старту и уверенно продолжившей его взрослой карьере эта прекрасная молодая артистка уже четверть века – постоянная звездная величина на нашем пианистическом небосклоне. Репертуар Екатерины охватывает почти всю историю клавира от барокко до наших дней, игра эмоционально наполнена и звуково полнокровна. Помню, например, восторг Родиона Щедрина, когда в ситуации едва ли не срыва важного московского концерта (почему-то отказали в визе запланированной на тот вечер немецкой пианистке) ему предложили замену в лице юной Мечетиной, и она с блеском освоила буквально за пару дней блок виртуознейших сочинений. Результатом стало то, что следующий, Шестой фортепианный концерт, композитор уже написал специально для нее. Хотя бы поэтому имя Кати смело можно считать вошедшим в историю музыкального искусства.

Вместе с тем в этой земной, радостно-победительной манере игры мне подчас не хватало того, что можно сугубо немузыковедчески и  нестрого определить словом «полет». Все под ее пальцами звучало плотно, сочно, и даже самим Катиным рукам, казалось, комфортнее существовать поближе к клавиатуре, а то и прямо в ней, чем рискованно воспарять в горние выси. А как без них в музыке Бетховена, Шуберта, Листа…

И вот произошло долгожданное. Не знаю, когда именно случился этот качественный скачок – возможно, какой-то этап развития Екатерины я пропустил. Но наконец могу с полным основанием сказать: пианистка в музыке ЛЕТАЛА.

И в какой музыке! 30-я соната Бетховена, одна из тончайших и глубочайших не только у великого венского мастера, но вообще в фортепианной литературе. И композиции романтиков, в которых Екатерина расслышала ее органическое продолжение.

Говоря о нынешнем событии, я не случайно употребил единственное число, хотя дат указал две.  Дело в том, что названную программу Екатерина исполнила дважды – в сугубо камерном зале Музея Скрябина и в эталонно-публичном Большом консерваторском. Причем исполнение в музее по своему художественному значению далеко вышло за рамки простого «обыгрывания» репертуара, а концерт в консерватории эмоциональным наполнением значительно отличился от музейной версии.

Можно себе представить, что портрет Бетховена из БЗК перенесли в небольшой скрябинский зал. Примерно так же, кружащим голову прорывом в громадные пространства бетховенского звукового воображения, воспринималась 30-я соната в уютных стенах старого московского дома на Арбате. Впрочем, и в нынешнем исполнении сонаты первую часть, может быть, стоило чуть облегчить – это ведь, при непременной глубине любой бетховенской интонации, по сути прелюдия, свободное разыгрывание перед главными страницами музыкального рассказа. Зато уже во второй части – романтическом и напористом скерцо – было все то, чего так хотелось: полетность и плотность, окрыленность и драматичность. Главная же, третья (и финальная) часть сонаты стала одной из самых больших удач Екатерины. Пожалуй, лишь в собственно теме этого масштабного вариационного цикла, строгой песне-хорале, можно было чуть убавить тяжести, с тем чтобы первая вариация с ее мелодией воспринималась как вступление нового свежего голоса. Но все дальнейшее – капельки стаккато во второй вариации, энергичная двухголосная инвенция в третьей, нежные кружева контрапунктов-дискантов в четвертой, мощная «шумановская» токката в пятой, наконец кульминационная «симфония» трелей и арпеджио, вьющихся вокруг центральной мелодии, словно все мироздание зазвенело и откликнулось морем голосов на песню Художника, – было сыграно по-бетховенски вдохновенно и цельно.

Из этого вселенского гимна самым естественным образом вытек ручеек мелодии Шуберта – первого прямого продолжателя Бетховена: экспромт соль-бемоль мажор, за ним – ми-бемоль мажорный экспромт. Пожалуй, и здесь можно было играть чуть воздушнее и (в первой пьесе) подвижнее, а во второй – отчетливей, «хаммерклавирней» (если следовать названию бытовавших тогда фортепиано с их суховатым звуком). Впрочем, эти пьесы и так сохранили свое очарование, послужив, «в рифму» с первыми двумя частями сонаты, прелюдией-связкой к следующему масштабному вариационному циклу: Серьезные вариации Мендельсона стали вторым, после Бетховена, мощным акцентом программы.

Тут должен сознаться в грехе: признавая бесспорную гениальность Мендельсона, привык считать его, как бы помягче… не самым большим мудрецом среди музыкантов. Да, «Песни без слов» подкупают искренностью. Но все эти Блестящие аллегро и столь же Блестящие рондо с их приплясывающими темками казались такими неглубокими!

Екатерина, без преувеличения, камня на камне не оставила от этого предубеждения. В ее пальцах уже сама тема зазвучала ассоциациями с наиболее глубокими баховскими мотивами поиска и сомнений. И затем: какой размах контрастов между триольными вихрями второй и восьмой-девятой вариаций – и скорбным фугато десятой, печальной песней восьмой – и просветленным хоралом четырнадцатой, кружевной контрапунктной тканью тринадцатой – и сумасшедшей скачкой шестнадцатой-семнадцатой! А какой эмоциональный разворот, поднимающий нас к вершинам драмы в этой самой финальной паре вариаций и затем замыкающий повествование благородно-сдержанными минорными аккордами. Эту музыку (не хотелось, чтобы она кончалась!) закономерно поставить в ряд с лучшими вариационными циклами Бетховена, Шумана, Брамса, Рахманинова…

…и за несколько дней до того в Музее Скрябина

Впрочем, не обошлось и без более традиционного Мендельсона – Рондо-каприччиозо, но в нем Екатерина подчеркнула не столько внешнее сверкание, сколько волшебную воздушность, заставившую вспомнить о самых сказочных страницах музыки к шекспировскому «Сну в летнюю ночь». Эффектное завершение первого отделения!

Начало второго развило шубертовскую линию, но добавило к ней листовский обертон: прозвучали знаменитые обработки мелодий великого песенника, сделанные великим экспертом по части виртуозных транскрипций.  Снова захотелось посоветовать Екатерине быть чуть проще и сдержанней. Например,  в «Маргарите за прялкой» – дать настоящее форте только один раз в кульминации, тогда бы оно сработало стопроцентно. А в «Мельнике и ручье» не пережать с  трагизмом – эта трогательная мелодия переворачивает душу именно своей непритязательностью. Зато в «Форели» Катины насупленные брови оказались в самый раз – драматическая история бедной рыбки написана Шубертом с откровенной улыбкой, которую иронический перебор только подчеркивает.

После сокрушительного натиска «Лесного царя» просто напрашивался переход от  Шуберта-Листа к собственно Листу – и Екатерина его сделала, разрядив накопившийся трагический потенциал искрометной Испанской рапсодией. Здесь же, кстати, промелькнул и скрытый, но дорогой русскому уху отечественный мотив в этой сугубо западной программе: ведь в рапсодии использованы те же темы, что в увертюрах Глинки «Арагонская хота» и «Ночь в Мадриде», и скорее всего не случайно – творчество Глинки Лист знал и ценил…

В бисах к нам вновь вернулись Мендельсон (Скерцо ми минор опус 16) и Лист («Блуждающие огни»), а под самый конец материализовался еще один великий романтик, который тенью «подразумевался» во всей предшествующей программе, особенно в сонате и вариациях, временами на удивление близко подходящих к его стилю. «Я хочу сделать вам новогоднее «Посвящение», – сказала Екатерина. – Немного от себя, а главное – от Шумана».

И исполнила знаменитую пьесу со всей своей эмоциональной щедростью.

Но хватит ли ее, этой щедрости, на громадный консерваторский зал? Не перегорит ли в Кате за неделю то, что помогло ей взлететь над звуковой обыденностью в предновогодний вечер? Не обмельчают ли эмоции и звук, будучи расплесканными на тысячную аудиторию?

После концерта 5 января могу утверждать: не обмельчали. И настроение не расплескалось, и щедрости хватило. Хотя зал оказался даже более чем тысячным: несмотря на праздники знаменитая пианистка собрала абсолютный аншлаг.

Скажу больше: многие из замечаний, вызванных первым исполнением, вторым оказались сняты. В сонате Бетховена – никакой перетяжеленности, и все контрасты осязаемо рельефны. Естественно, без намека на искусственный трагизм течение шубертовских пьес: трогательно-проста мелодия «Мельника и ручья», выстроилась логика кульминаций в «Маргарите за прялкой» и «Лесном царе». Иногда же возникли новые смыслы: «бисовое» ми минорное скерцо, в музее представившее «традиционно» веселенького Мендельсона, в консерватории наполнилось неожиданной тревогой и таинственными фанфарными кличами, а то самое «Посвящение», избавившись от излишней материальности звука, задышало настоящей романтической тайной.

Не обошлось, правда, и без потерь: Серьезные вариации, в первом варианте буквально вжавшие в кресло, как в самолете на старте, в БЗК чуть утратили свою драматическую императивность и отчетливость текста (может быть, учитывая «вязкую» акустику Большого зала с его затяжной реверберацией, не стоило брать такой высокий темп?). В Рондо-каприччиозо, чтобы «выстоять одной против всех», Катя выставила слишком тяжелую звуковую артиллерию, и в пьесе, прибавившей в агрессивности и быстроте, убыло того самого волшебного эффекта «сна в летнюю ночь», который так зачаровал в скрябинском зале…

Что ж, давно известная истина: БЗК – один из труднейших залов на свете, и эти детали – лишнее тому доказательство. Но они – всего лишь детали. Честь и хвала тем, кто несмотря ни на что покоряет одну из главных музыкальных эстрад мира. Как сделала это Екатерина.

Ну и мораль – как всякая мораль, банальная и трудновыполнимая: ходить надо по возможности на ВСЕ выступления артиста. Ни одно из нах не повторяет в точности другое. Пусть даже какая-то из площадок вам покажется недостаточно пафосной – но, может быть, именно там художник откроет вам свой самый заветный секрет.

Фото: Сергей Бирюков

Все права защищены. Копирование запрещено.