Наре Аргаманян: «В музыке нет неравных»
На концертах Наре Аргаманян я была задолго до того, как познакомилась с ней лично. Впервые я услышала её в Музикферайн, когда самая строгая в мире венская публика не отпускала её со сцены долгими аплодисментами. Теперь же – дебютный в биографии Наре концерт на Мальте со своими неизбалованными, но оттого не менее сложными слушателями. Первое, что бросается в глаза в момент встречи, – контраст между бурным темпераментом за роялем и абсолютным спокойствием вне сцены.
Foto Julia Wesely
КА: Наре, не могу не спросить про эту метаморфозу. На сцене – жёсткий и бескомпромиссный человек, в жизни – удивительно мягкий. Где вы настоящая?
НА: Я и там, и там настоящая. По характеру я очень спокойная, но когда речь идёт о музыке, проявляется мой темперамент. Я резервирую силы, чтобы сохранить внутреннее спокойствие, без которого очень тяжело. Хотя есть музыканты, которые активны как на сцене, так и за её пределами.
КА: А как аккумулируете силы для этого внутреннего спокойствия?
НА: Между концертами я отдыхаю в отелях, а в основном, когда путешествую, хочу быть вне стресса: слушаю музыку, читаю книги, гуляю. Всё это обогащает внутренний мир и способствует спокойствию. Сейчас, например, читаю «Жизнь Артура Шнабеля».
КА: И знаю, что параллельно ещё несколько книг. Но это если говорить о художественной литературе, а если о прессе – вы читаете рецензии на свои концерты?
НА: Вообще-то стараюсь не читать, но иногда приходится. Я люблю конструктивную критику, но сказать, что она меняет меня, наверное, не могу. Перфекционизм всегда сопровождает меня, иногда это даже утомляет. Я всё время стараюсь быть лучше и лучше и показать больше, чем могу. Это моя основная задача. Конечно, важно, как воспринимает музыку публика, ведь я играю для неё. Слушатели хотят эмоционально что-то от меня получить. Я должна все эти ожидания удовлетворить. Интересная вещь: когда я занимаюсь дома, у меня совсем другое душевное состояние, чем если я играю для кого-то.
КА: Есть ли для вас разница, сколько человек сидит в зале?
НА: Если в зале две-три тысячи человек, то я играю лучше, чем если бы было триста.
Foto Julia Wesely
КА: Другая энергия?
НА: Совершенно. Иногда я встречаю музыкантов, которые боятся выступать перед многочисленной аудиторией. У меня наоборот – я намного лучше играю в больших залах с оркестром. Это и ответственность, и энергия. Ощущение, будто получаешь электрический заряд. Когда играю, не думаю ни о чём. Есть я, музыка и Бог. Больше ничего. Необходимо самоотрицание. В музыке, если выпендриваешься, стараешься показать себя, ты превращаешься в клоуна. Оставаться самим собой и быть честным, не играть, а пережить то, что написал композитор.
КА: Но ведь есть ещё фактор настроения…
НА: В жизни всегда что-то происходит, в этом смысле надо уметь перевоплощаться. Каждый концерт для меня как праздник, и даже когда что-то происходит с настроением, я стараюсь забыть обо всём, окунуться в музыку и открыть дверь для слушателей.
КА: Знаю, что в вашей жизни было большое количество конкурсов, но всё же именно Монреаль стал поворотным пунктом. Что глобально он поменял в вашей жизни?
НА: Монреаль стал моим восемнадцатым конкурсом, до него были и Вена, и Париж, и многие другие города. Но именно после Канады начались серьёзные изменения, в первую очередь, в моей карьере, так как помимо первого приза я тогда выиграла и все специальные. Это привлекало внимание и СМИ, и агентств.
КА: С того момента пройден большой путь, многие страны и многие залы. А чего хочется для себя в ближайшем будущем?
НА: Я довольна своей жизнью и не хотела бы ничего менять. Хочу быть счастливой в том, что делаю, быть самой собой и ни о чём не жалеть. Ещё – стать более мудрой, всегда находиться в форме и никогда не останавливаться на достигнутом. В плане репертуара есть желание исполнить все сонаты Бетховена, расширить и без того огромный репертуар, а что касается концертов… Один знакомый пианист сказал: «Моя цель – не один раз сыграть в Карнеги-холле, а играть там постоянно». Вот это постоянство очень важно в карьере музыканта.
Фото Катерина Янишевская
КА: Откуда такой перфекционизм?
НА: Иногда приходится отвечать за каждую мелкую деталь. Это огромнейшая ответственность, которая помогает мне достичь ещё больших вершин. Например, моя мама всегда знает, как я играю и чего могу достичь, но даже если она скажет, что всё хорошо, то я всё равно найду, с чем работать.
КА: Когда была на ваших мастер—классах, как раз заметила внимательное отношение к мельчайшим деталям. Вообще далеко не каждый готов делиться своими знаниями. Вам эти мастер—классы зачем?
НА: Я думаю, что каждый музыкант должен передавать знания, полученные в своё время от педагогов, молодому поколению. Наша цель – делиться, а не просто утопить то, чему мы научились. Когда я провожу мастер-классы, развиваюсь сама. Порой идеи приобретают форму, только если я их озвучиваю. Важно не просто слышать, что хорошо, а что плохо в конкретном произведении, а в целом расширять мировоззрение.
КА: Мне всегда интересно, как каждый музыкант подходит к изучению нового произведения, на что ориентируется. Как у вас это происходит?
НА: Во-первых, я изучаю историю произведения, в каком году оно было написано, что происходило в жизни композитора, в его карьере и так далее. Второй этап, самый важный, – когда я включаюсь в текст: не мимолётно его читаю, а анализирую каждый слог. Мне нужно понимать все технические детали. И далее я слушаю других пианистов, потому что в этот момент абсолютно точно знаю, чего хочу. Хотя многие музыканты избегают этого этапа. Думаю, что прослушивание очень важно, потому что если возникает какая-то идея, ты не знаешь, как это будет звучать, ведь не с чем сравнить. К тому же, так я могу понять, что моя интерпретация не совпадает ни с какой другой. Ну и следующий шаг – сцена. Вся подготовка – это наша кухня, а блюдо будет на концерте. Тут возникают совершенно другие импульсы, и начинается вход в душевное состояние композитора. Атмосфера поглощает меня, и я не слышу лишних звуков. Однажды между первой и второй частями концерта Рахманинова у музыканта из оркестра упала скрипка, но я этого даже не заметила.
КА: Довольно часто слышу в вашем исполнении произведения современных композиторов. Это ведь двойная ответственность, когда они сидят в зале.
НА: Ответственность большая, огромная! Для меня слово композитора – самое важное, потому что я тоже пишу музыку и делаю транскрипции. Недавно я играла с Молодёжным оркестром под управлением Сергея Смбатяна концерт Эдуарда Айрапетяна, написанный в 2011 году. Его до сих пор никто не исполнял, так как технически он очень сложный. Композитор прослушал многих музыкантов, но никому не осмелился его дать. И вдруг на моём концерте он почувствовал, что я – тот пианист, для кого написано это произведение. Это большая честь! На Мальтийском фестивале я исполняла Childhood Memories композитора Алексея Шора. Эта музыка мне очень близка, душевно я с ней на одной волне. В ней есть что-то очень ценное, будто из моего далёкого прошлого.
КА: К разговору о прошлом: кто привёл вас в музыку?
НА: Я начала играть на фортепиано совершенно случайно. Мой отец родом из Спитака, где произошло землетрясение. В его семье погибли шесть человек, после этого он терпеть не мог музыку, и у нас дома она никогда не звучала. А моя мама окончила музыкальную школу и иногда, когда отца не было рядом, играла для меня.
КА: Она стала вашим первым учителем?
НА: Я была очень активным ребёнком, любила играть на улице. Но когда мама была беременна моим братом, она уже не могла постоянно следить за мной. Однажды мама подвела меня к пианино, нажала на клавиши и сказала, что это игрушка, которой я могу себя занять, пока она готовит обед. Помню свечи, потому что тогда у нас не было электроэнергии, как подбирала гармонии и была ошеломлена звуком! После этого я попросила тетю – она преподавала в музыкальной школе – отвести меня туда. Но так как мне было всего три года, нам отказали. Тогда мама научила меня нотам. Я могла часами играть и вообще не представляла, что музыка может быть профессией. Мне казалось, что профессия – это когда каждый день заставляешь себя просыпаться и куда-то идти. Но я с детства знала, что буду заниматься музыкой всю жизнь. Это моя миссия, то, для чего я рождена.
Foto Julia Wesely
КА: Для выполнения миссии, особенно если она возложена на маленького ребёнка, нужна мощная родительская поддержка. У вас ведь потом началась череда переездов в поисках педагога.
НА: Мне было шесть лет, когда мы переехали из Ванадзора (город в Армении. – К. А.) в Ереван, чтобы посещать занятия Александра Гургенова. Я заняла первое место в национальном конкурсе, где он был в жюри, и после победы предложил стать моим педагогом, хотя до этого никогда не обучал детей. Затем начались международные конкурсы: в семь лет – Конкурс им. Шопена в Югославии, который я выиграла, в восемь – на Украине, так и пошло. В дальнейшем меня приняли сразу в несколько известных университетов, в том числе и в Джулиард, но в итоге я выбрала Вену и профессора Хайнца Меджимореца. После этого ещё два года я училась в Ганновере, где моим педагогом стал Арий Варди. Мне пришлось экстерном окончить школу, и в пятнадцать лет я, мама и младшая сестра перебрались в Австрию, а отец и брат остались в Армении.
КА: Как складывалась жизнь в новой стране?
НА: Сложно. Во-первых, новый язык, во-вторых, я была самой младшей в группе, меня приняли лишь из-за очень высоких оценок. Первый год был ужасным, мы не знали элементарных вещей, где и что находится в Вене. Я потратила все сбережения, которые накопила с помощью концертов и конкурсов. В какой-то момент мне казалось, что придётся вернуться в Армению – не было ни сил, ни спонсоров. Все конкурсы стали не стимулом, а способом выживания, поэтому в год у меня их было по четыре.
КА: Это те жертвы, на которые приходится идти ради карьеры востребованного музыканта?
НА: Наша профессия требует много жертв не только от самого музыканта, но и от окружающих, в первую очередь, от семьи. Карьера и успех зависят не только от хорошей игры, есть много составляющих: и дисциплина, и здравый ум, и терпеливость, и характер, и стальные нервы. Очень трудно эмоционально, когда приезжаешь в новый город и сразу после полёта надо заниматься, потом отыграть концерт, пообщаться с публикой, собрать вещи и отправиться в следующую поездку.
КА: Для женщины это, пожалуй, ещё сложнее. Вообще в мире пианистов есть серьёзное гендерное неравенство. Что вы об этом думаете?
НА: Общество настроено скептически. Eщё в XIX векe, при блестящей пианистке Кларе Шуман, считалось, что быть музыкантом – не женское дело. Женщины могли играть только ради удовольствия, но не ради карьеры. И до сих пор есть много людей, уверенных в этом. Они думают, что, например, с дирижёрством может справиться только мужчина, так как требуются напор, стойкость, силы, а женщина якобы на это не способна. Абсолютно неправильное мышление! Я считаю, что в музыке нет неравных. Есть Марта Аргерих, Анни Фишер – они играют мощнее, чем мужчины! Сравниваю своих коллег: если у мужчин что-то случается, они впадают в депрессию, а если у женщин, то никакая беда их не может отвлечь от музыки, они борются до конца и благодаря своей выносливости достигают целей.
КА: Наре, а для вас что самое страшное в жизни музыканта?
НА: Иногда встречаю знаменитых музыкантов, покоривших весь мир, для которых игра – это уже профессия и привычка, а не наслаждение. У когo-то просто скучная жизнь, хотя они регулярно играют в лучших залах. Когда общаешься с этими людьми, складывается впечатление, что они не наслаждаются своей жизнью. Я бы хотела никогда не терять состояние любви и также не хотела бы, чтобы моя жизнь, моя семья, моя работа стали для меня обузой. Главное – не превратиться в актрису на сцене, которая всего лишь исполняет роль.
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев