Дмитрий Бертман вслед за Верди показал месть высшей формой злобы и фанатизма
В «Геликон-опере» поставили «Трубадура» Верди. Обозревателю «Музыкальных сезонов» спектакль показался одной из самых больших удач и этого театра, и всей столичной оперы в нынешнем сезоне. Вместо истории о столкновении возвышенной любви и злого рока, которой обычно преподносят «Трубадура», режиссер Дмитрий Бертман рассказал страшную и гневную притчу о пагубе чувств ненависти и мести, что гораздо актуальнее для сегодняшнего мира.
«Трубадур» – пробный камень (и часто камень преткновения) для мастерства постановщиков. В готических подробностях запутанного сюжета (помните анекдот о бутылке вина в одном из миланских ресторанов, обещанной тому, кто кратко и ясно расскажет интригу оперы, но за полтора столетия так и не нашедшей хозяина?) тонет большинство режиссеров, не замечая главного морального смысла пьесы. А он не столько в «освободительных мотивах», как нас учили на уроках музлитературы, сколько в беспощадном показе мести и мстительности как страшного греха: в образах графа ди Луны, ненавидящего Манрико за любовь к нему Леоноры; Манрико, мстящего за издевательства над его приемной матерью; наконец самой Азучены, рассчитывающейся с обоими братьями за давнюю смерть на костре ее матери. О том, что тема мести как самой жестокой формы фанатизма будоражила Верди, говорит и обращение к ней в последующих произведениях – от «Силы судьбы» до «Отелло».
Режиссер Дмитрий Бертман услышал, усилил и актуализировал этот мотив. Лирическая линия у него отступает на второй план. Нет, конечно, все воздыхательные арии Манрико, все его ансамбли с Леонорой на месте, но смысл их сдвинут. Например, в первом терцете главного сюжетного треугольника нам демонстрируют не столько нежные чувства юных возлюбленных в контрасте со злобой Луны, сколько их насмешку над незадачливым ревнивцем, и ты в какой-то момент даже начинаешь сочувствовать ему, а не им. Насколько отупляет человека жажда мести, показано в один из самых экстазных моментов партитуры: Манрико поет свою знаменитую кабаллетту, собираясь в карательный рейд на ди Луну и не замечая, что он уже окружен воинами последнего и обречен. Ну и в самом конце, чтоб уже ни у кого не было сомнений, испытывает ли Азучена, кроме ненависти к роду ди Луна, хоть какие-то чувства к выращенному ею Манрико, Бертман заставляет ее сделать решительный жест и самой направить пистолет в руке Луны в грудь его брата и ее приемного сына. Для этих людей нет ничего важнее вендетты – и это с ужасом и презрением показывает нам постановщик.
Злоба – тюрьма души. Все сценическое решение говорит нам об этом. С самого начала мы видим хитрую конструкцию, про которую так и хочется сказать: не то горы, не то нары. Это и серпантин троп в скалах, и путаница замковых лестниц, но главное – это темница, решетка, клетка. И это – адская жаровня, на которой поджариваются все герои (развитие мотива рокового костра, на котором случилась первая смерть сюжета – старой цыганки, с чего пошла цепочка зла). Как все это воплощено в сложной, но геометрически стройной и фантастически подвижной (оттого еще более многозначной) структуре – дело таланта и находчивости всегдашних сценографов Бертмана Татьяны Тулубьевой и Игоря Нежного.
Не все «находки» постановщиков убедили, что называется, сходу. К чему превращение воинского куража в кичливые массовые пляски, отдающие не столько мужеством, сколько балетным нарциссизмом? С другой стороны, может быть, нам опять-таки показывают условность этого солдатского мужества, которое действительно скорее бравада и самодемонстрация? Не зря же и мужской хор здесь звучит на удивление манерно – Верди умел писать такие ядовито-веселые хорики, как никто другой (помните кривляние подручных Герцога, идущих красть Джильду, в «Риголетто»?). Ну какое к черту мужество, если они собираются похищать ни в чем не повинную женщину и храбрятся при этом, как дикари в ритуальном радении?
Не уверен, что стоило так явно превращать воинов «плохого» Луны в мусульман. Хотя в Испании XV века межрелигиозные стычки, наверное, были еще возможны: реконкиста шла до самого конца столетия. Но не сужает ли такой «межрелигиозный» мотив общечеловеческий смысл конфликта? Хотя, признаем, к проблемам сегодняшнего дня, к миру, раздираемому религиозно-культурными противоречиями, эта ассоциация приближает.
Придумок режиссера и художников так много, что лишь теперь автор заметки наконец может перейти к собственно музыкальной ее части. Хотя в разговоре об опере она должна бы идти на первом месте. Здесь пока далеко не все на идеальном уровне, вплоть до того, что не очень чиста интонация, допустим, у Ларисы Костюк (Азучена). Отчего-то на роль Леоноры выбрана Елена Михайленко с довольно плотным «меццообразным» сопрано, которое, грешен, в ряде моментов для меня даже путалось с голосом Костюк, тогда как характер вокала этих двух исполнительниц должен отличаться, как небо от земли. Уж не говорю про вокальные сбои Дмитрия Пономарева – он срочно заменял заболевшего исполнителя партии Манрико. Но все недостатки исполнения (премьерная сырость которого совершенно естественна) искупались без преувеличения выдающейся работой баритона Алексея Исаева. Так, как он представил сложнейшую, богатейшую эмоционально и вокально партию ди Луны, могут делать только избранные певцы в мире. Поверьте, это уровень Дмитрия Хворостовского его лучших лет.
Ну и мы должны быть благодарны Бертману как худруку «Геликона» за знакомство с новым для России дирижерским именем Оливера Диаса. Испанский маэстро, впрочем, хорошо известен в Европе и Америке, и не удивительно – при таком гармоничном сочетании академической точности работы и безупречном чувстве стиля, громадном звуковом диапазоне от тончайших сольных красок, вроде изумительного кларнетового контрапункта в арии ди Луны до туттийных моментов увертюры или финала и пространственных эффектов с хором на сцене и за ее пределами…
Бертман утверждает, что на «Трубадура» в «Геликоне» уже практически нет билетов до марта будущего года. Если так, это кажется мне самой справедливой оценкой спектакля.
Фото Сергея Бирюкова
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев