Комментарии о концерте musicAeterna под управлением Теодора Курентзиса на фестивале “Дягилев P.S.”

 

Когда прославленные дирижёры исполняют гениальных композиторов прошлого, это всегда интересно. Вдвойне интересно, когда они исполняют произведения композиторов-дирижёров, известных своей одержимостью идеальным звучанием. Но особенно любопытны их интерпретации музыкантов, чьи партитуры с трепетом носятся у сердца, а портреты бережно хранятся в кабинетах рядом с их собственными.

Теодор Курентзис и Густав Малер. Вообще-то, они уже встречались, и не раз. Нынче «дорогой удивительный друг» фестиваля «Дягилев P. S.» представил петербургскому зрителю Первую симфонию знаменитого австрийца – буквально по окончании её студийной записи в Москве. Ею оркестр musicAeterna уже свёл с ума восторженную зальцбургскую публику этим летом, с ней ему на днях будет рукоплескать и Москва. А что насчёт родного Санкт-Петербурга?

Как и в Зальцбурге, Теодор Курентзис ведёт за собой оркестр, попеременно входя в роль то гипнотизёра, то полководца. «Первые жаворонки» – скрипачи и альтисты – играют, конечно же, стоя. И вот уже флажолетами рождается напряжение, с которым проходит вся молодость главного героя среди полей, цветов, плодов и терновых кустов. С мнимой лёгкостью, а на самом деле – с вагнеровской скрупулезностью, из тончайшей паутины света сплетается драматургия природных звуков.

Цветущая первая часть уступает зрелому, почти «мужицкому» скерцо с мотивом пьяных плясок под закат жизненной силы. «Что за жеманство!» – вырывается у сидящих подле пожилых женщин. Они уж точно не хлопают между частями, в отличие от более восторженной части публики.

Но таков маэстро огня и пламени, склонный подливать масло в и без того «огненные» вещи и вводить в транс переходами в едва слышимые пианиссимо. Но сперва мрачной иронией от имени и в адрес главного героя прозвучит похоронный марш в манере Калло; здесь же то ли Малеру, то ли Курентзису (а может, обоим сразу) подмигнёт их общий товарищ Эрнст Теодор (+ Амадей). О Жаке Калло Гофман писал в своих «Фантазиях» как о единственном мастере, что находил в крохотном пространстве место для множества важных предметов. Он заставлял их дышать одним существом, сохраняя за ними их суверенитет. Оркестр, где каждый музыкант – солист, с маршем или без него звучит, в общем-то, тоже весьма в манере Калло.

Ирония, с которой в третьей части симфонии животное начало противопоставляется человеческому в его рвении к славе и страхе смерти, в финале симфонии сменяется торжественным, почти первобытным единением с природой. Это уже не пение птиц – это стихия в чистом виде. Малер финал симфонии трактовал как внезапный всплеск отчаяния глубоко раненного сердца. У пермского Прометея с его musicAeterna к allegro furioso плюсом идут и espressivo, и largamente (список можно продолжать), а сама часть превращается в нонконформистский смотр виртуозов, символ жизни, отречение от боли.

С ранимой меланхолией, что вот-вот уступит свету, предисловием к симфонии Малера прозвучала скрипичная поэма Альбана Берга «Памяти ангела». В концерт – посвящение умершей дочери Альмы Малер композитор включил и ритмы лендлера, что уносят слушателя в пляс на Малере, и баховский хорал Es ist genug. В исполнении солистки Патрисии Копачинской – ангела в белом платье – реквием Берга звучал то настойчивыми и нервными, то нежными, почти воздушными мотивами, напрочь лишёнными каких-либо траурных штрихов. Но таков характер всех реквиемов, к которым когда-либо прикасались руки «недревнего» маэстро.

И гадать не нужно, в чью копилку, точно очередной анахронизм, в этот вечер ушла причудливая фестивальная награда «Удиви меня». Откровение – дело индивидуальное: одни впервые испытали на себе эффект Курентзиса и вылетели через купол под пение ангелов; другие прибыли из Москвы с сеансов «Лаборатории современного зрителя» чуть ли не одним рейсом с оркестром и вкусили её завершающий этап как нечто естественное и привычное; а кто не собирался сходить с ума, тот так и не сошёл. По крайней мере, до Адажиетто из Пятой симфонии Малера, прозвучавшей точно меланхолическое продолжение едва стихнувшей бури. История самой любви – пылкой, трепетной, слишком интимной для того, чтобы делиться ей с другими, – мягкими искрами разлетелась по залу филармонии, завершив древнее таинство. Интересно, у кого ещё остаются вопросы к искренности музыкантов после такого Малера?

Фото — Елизавета Райкова

Фото предоставлены пресс-службой фестиваля

Все права защищены, копирование запрещено.