Декабрьские гастроли Венского оркестра Иоганна Штрауса в Большом зале Московской консерватории стали уже традиционными. Поэтому не стоит, наверное, подробно останавливаться на том, о чем нам сообщают ежегодно: что музыканты, облаченные в красные фраки с золотым кантом, играют на инструментах эпохи Штрауса по оригинальным партитурам, предоставленным им семьей композитора, и что структура программы базируется на Новогоднем концерте венских филармоников. Ну, а раз так, то без лишних слов перейдем к программе концерта.

Программа концерта – мало кто из слушателей задумывается об истинном значении этих слов, воспринимая сам концерт, как набор отдельных номеров, порой связанных тематически, а порой и совершенно разрозненных. Так же, как, скажем, журнал для большинства читателей – просто серия собранных под одной обложкой рассказов, стихов, рисунков, статей и прочих материалов. Но поговорите с редактором, и журнал окажется сложной и выверенной до мелочей композицией, в которой эти рассказы и рисунки – именно что материал, строительные кирпичики. Точно так же и отдельные номера музыкальной программы, как бы гениальны они ни были сами по себе, – не более чем составные элементы той величественной конструкции, имя которой концерт. Впрочем, увы, не всегда величественной: если она составлена неудачно, то и самый блестящий номер поблекнет. Зато в грамотно составленной программе даже проходное произведение может стать одной из ее изюминок.

К сожалению, это понимают далеко не все, и зачастую мы видим не только концерты, составленные наобум лазаря, но и целые спектакли, в которые стремящиеся к легкому успеху постановщики напихивают подходящие и неподходящие шлягеры, превращая их в «шоу» по принципу «шо у нас тут еще не использовано?».

То, что продемонстрировали нам венские музыканты под управлением обаятельного Райнера Росса, может служить блистательным и поучительным примером тончайшего мастерства составления программы. (Что, разумеется, никоим образом не уменьшает значения мастерства в обычном смысле – чисто музыкального качества исполнения.) Чем дальше, тем яснее становилось, что перед нами, в сущности, оперетта, составленная по всем законам чередования номеров с учетом их характера, настроения, ритма и даже названий. Для обозначения жанра этого концерта-спектакля я позаимствую определение Петра Ильича Чайковского, понимавшего, что его «Евгений Онегин» – не совсем опера в обычном понимании, и обозначившего свое произведение как «лирические сцены». Это вполне подходит и для определения представленной нам не совсем оперетты.

Кстати, как мы увидим дальше, нашему концерту были присущи не только поверхностные черты оперетты: чередование плавных и быстрых номеров, музыкальный и актерский юмор, не говоря уже об обилии чисто опереточной музыки. Помимо этих очевидных вещей, было и кое-что более сущностное: легкое (а зачастую и не очень) смещение акцентов, игра смыслами (в том числе – говорящие названия номеров), травестирование, то есть переворачивание, выворачивание наизнанку того, что кажется очевидным, – короче, все то, что создает истинно опереточную атмосферу беззаботной фантастичности.

Началось все номером с весьма говорящим названием. Можно ли найти для старта такого концерта девиз лучше, чем «Путь открыт!» (быстрая полька Эдуарда Штрауса)? Далее последовало то, с чего и должна начаться уважающая себя оперетта, пусть даже в такой лайт-версии, – увертюра. А именно – увертюра к «Летучей мыши».

Открылся невидимый занавес, и тут естественным образом прозвучали выходные арии героини и героя.

Вы знаете выходную арию лучше, чем «Хей-я!» Сильвы? Я лично – нет. Очевидно, составитель программы, по крайней мере в этом пункте, оказался согласен со мной.

Исполнительница главной женской роли в нашем «спектакле» Мириам Портман, солистка венской Фольксопер и обладательница сильного голоса, уже второй раз подряд участвует в московских предновогодних гастролях. Мне довелось видеть ее пять лет назад на Легаровском фестивале в Бад-Ишле. Она тогда играла Зорику в весьма необычной постановке «Цыганской любви», построенной на приеме, давно освоенном другими жанрами и дошедшем наконец до оперетты: действие представляло собой исповедь обитательницы психиатрической лечебницы (!) перед своим врачом. Надо сказать, что Мириам (а это у ее героини, по замыслу постановщика, помутился разум) вполне справилась с непростыми требованиями, которые предъявляла довольно мрачная психоделическая история. Стоит ли удивляться, что и гораздо более светлые, жизнерадостные задачи нашего концерта оказались ей по плечу?

Das Hochzeitsbild: Miriam Portmann als Josephine und Vincent Schirrmacher als Napoleon, in der Mitte Valentino Blasina als Standesbeamter Escarbot (Copyright: Foto Hofer) http://der-neue-merker.eu

Партнером Портман был Винсент Ширмахер. Впрочем, они партнеры не только на этой сцене: он тоже солист Фольксопер (которую, правда, в афише почему-то перевели как «Национальная опера», но, дабы не путать ее с Венской Штаатсопер, мы воспользуемся общепринятым названием). Певец англо-китайско-монгольско-японского происхождения вырос в Лондоне. Лауреат нескольких вокальных конкурсов. Взлет его опереточной карьеры связан все с тем же Бад-Ишльским фестивалем, где он исполнил в «Стране улыбок» Легара роль принца Су-Чонга, подходящую ему в том числе и по внешним данным. А в том, что он подходит для любой серьезной роли своим артистизмом и голосом, мы убедились на московской сцене, когда он спел всем нам знакомую арию мистера Икс. Знакомую, да не очень. В страстном исполнении Ширмахера даже человек, не владеющий немецким языком, мог почувствовать, что этим мистером Икс владеют несколько иные чувства, чем в привычной нам версии. Действительно, в арии, написанной Кальманом и его либреттистами, о социальном неравенстве упоминается лишь вскользь, да и то – в том лишь ключе, что если ты выступил удачно, тебя ждут аплодисменты, а если нет, то насмешки, а суть ее составляет рассказ о любви, о паре прекрасных глаз, которых герой не может забыть. Донести этот смысл до слушателя, не разбирающего слов и с младых ногтей усвоившего совершенно иное, – дорогого стоит!

После нешуточных страстей, по закону жанра, последовал каскадный номер – «Китайский галоп» Штрауса-отца. Галоп – слово, весьма знаковое для оперетты: на пару с кадрилью он – прародитель канкана, а знаменитый канкан из «Орфея в аду» так и обозначен Оффенбахом: «адский галоп».

Отканканировали – повальсируем. Причем, если быстрому танцу сопутствовала музыка создателя вальса, то вальс оказался из оперетты иного направления – легаровской «Веселой вдовы». Рокировка, вполне соответствующая духу этого задорного концерта-спектакля.

Ну, а раз спектакль, то пора бы, наконец, его героям встретиться. Что и произошло в дуэте из «Продавца птиц» Карла Целлера. Номер этот, при всей своей внешней лиричности, далеко не прост: герой, чтобы отомстить любимой, дарит цветы другой женщине. И хотя в концертном исполнении этот подтекст не прочитывается в явном виде, но он существует и придает объемность чувствам и персонажей, и исполнителей. Впрочем, настоящие страсти, выплескивающиеся едва ли не в рыданиях, отзвучав в арии мистера Икс, больше на сцену не вернулись, уступив место чистой лирике. Что, кстати, вполне соответствовало общему настроению, да и выбранному нами определению жанра.

Целлеровский лиризм сменился штраусовским – на сей раз Штрауса-сына, короля вальса. Перекличка словесная: «Продавец птиц» – «Весенние голоса» – повлекла за собой и явную музыкальную перекличку.

Так, какого еще элемента нам не хватает для полноценной оперетты? Ну, конечно же, комического! Этот пробел восполнил… сам Райнер Росс, взявший на себя роль комика и вполне успешно справившийся с ней, причем отнюдь не в ущерб своей основной функции – дирижера. Правда, и партнер у него был достойный – музыкант, играющий на приборчике, имитирующем голос кукушки, который присутствует в партитуре польки «В лесу Крапфен». Сперва дирижер раздраженно реагировал на невесть откуда взявшийся звук, вторгающийся в плавно льющуюся мелодию, затем, разглядев, кто это кукует, он начал грозить нарушителю порядка, но тот не унимался. Закончилось дело настоящей погоней – да-да: дирижер соскочил с подиума и погнался за музыкальным хулиганом, а тот ловко укрывался за стоящим в углу сцены консерваторским роялем, за чем радостно наблюдали не только слушатели, но и оркестранты. В конце концов «кукушка» была с позором загнана в дальний конец зала, хотя и оттуда время от времени ехидно подавала свои «реплики», каждая из которых вызывала взрыв смеха. Наконец и сам дирижер почувствовал, что чего-то не хватает, и стал жестами звать изгнанника вернуться. А тот – так же, пантомимой – показывал, что все еще опасается его гнева, но в конце концов все закончилось миром.

Финалом первого акта послужил зажигательнейший дуэт (в оригинале терцет) «О, мама» из «Принцессы (так значится в программке) чардаша». Ну, вы поняли: «Княгини», в крайнем случае «Королевы». Откуда взялась принцесса? Разве что из английского названия оперетты? Довольно странный двойной способ перевода, равно как «О, мама» это не совсем «Йай, мамам». Короче, чтобы всем было ясно: это был ансамбль «Эй, цыган!» из третьего действия «Сильвы». Может, оно и не слишком дословно, зато по-русски.

И тут уже наши герои, отбросив свое серьезное амплуа, полностью отдались музыке. Да нет, почему только они? Весь зал был захвачен этим вихрем!

О том, что сейчас будет фейерверк, мы догадались, едва только увидев выход Мириам Портман в свободной, не мешающей танцу, юбке. Кстати, она меняла платье столько раз, сколько ее номеров было в программе, и это тоже придавало театральность формальному концерту.

Антракт. Разгоряченные цыганско-венгерскими ритмами, мы разбрелись по залу и коридорам.

Второй акт, как в «Веселой вдове», «Сильве», «Летучей мыши» и множестве других классических оперетт, начался с «бала». Атмосферу его создал немногочисленный хор, исполнивший финальный марш из «Цыганского барона». Финал в качестве начала – мы в очередной раз смогли убедиться в том, что в этой программе не было ничего случайного: травестировать так травестировать!

И вот наконец на сцене возник главный персонаж, до этого момента присутствовавший где-то рядом; его – точнее, ее – присутствие и до того ощущалось, но все же напрямую о ней не говорили. Она – это Вена, со своей барочной архитектурой, уютными кофейнями и, конечно же, романтической музыкой. «Вена, город моей мечты!» – задушевно и нежно (а можно ли иначе?) запел Винсент Ширмахер. Если добавить, что эта песня, написанная Рудольфом Сочинским в знаковом 1914 году, была в репертуаре Элизабет Шварцкопф и Рихарда Таубера, оставивших заметный след в оперетте XX века, то она обретает дополнительный подтекст.

А затем опять – как маятник: до предела влево, до предела вправо –каскад и лирика: легкомысленная полька «Трик-трак» и чувственный романс «Любовь – небо на земле» из «Паганини» Легара в исполнении Мириам Портман.

И вновь она, красавица Вена, – на этот раз в бессмертных «Сказках Венского леса». Тут, полагаю, добавлять ничего не нужно.

Тихо-тихо мы добрались до финала наших лирических сцен. Как и положено в солидном музыкально-сценическом произведении, он был развернутым, трехчастным: две польки короля вальса как бы обрамляли центральную часть – дуэт героев. Первая, носящая название «Да здравствуют венгры!», напомнила о временах, когда Вена была столицей двуединой империи. Да здравствуют так да здравствуют – дальше слово перешло к ним самим – в самом зажигательном номере «Марицы», самой венгерской оперетты Кальмана, – «Поедем в Вараздин!». И тут, как в водовороте, переплелись, смешались блестящее пение, актерская игра, уже откровенно комическая, и стремительный танец со всеми его замысловатыми фигурами. И, конечно же, завораживающий ритм, не позволяющий просто сидеть и наблюдать за артистами. Зал взорвался, вовлеченный, как минимум эмоционально, в то, что происходило на сцене.

Завершила финал «Крестьянская полька», как бы подведшая итог этому уникальному представлению.

Но финал оперетты – это еще не финал концерта. Вступительному номеру «Путь открыт!» как бы эхом (не альпийских ли вершин?) откликались два – завершающие ежегодные концерты из Венского Музикферайн «На прекрасном голубом Дунае» и «Марш Радецкого». Разве что дирижер не остановил оркестр после первых тактов вальса, чтобы обратиться к нам с новогодним обращением, но, похоже, это исключительное ноу-хау филармоников. Кстати, в продолжение всего концерта Райнер Росс общался с залом на вполне приличном русском, хотя, конечно, и с заметным акцентом.

Зато нам удалось от души похлопать в такт «Маршу Радецкого» – всеми любимый трюк новогоднего концерта, и мы радостно подчинялись воле дирижера, то подбадривавшего, то сдерживавшего нас.

На бис нам был преподнесен вальс-дуэт Сильвы и Эдвина, в русском варианте начинающийся словами «Счастьем этот день отмечен». И не было в зале человека, который бы не согласился с этим. Впрочем, вальс не только звучал: танец начали Портман с Ширмахером, затем Росс на правах руководителя концерта потеснил кавалера, но тот не растерялся и закружил девушку из хора.

А когда и эта часть завершилась, полилась рождественская песнь «Тихая ночь, святая ночь…» И тут только мы заметили, что за время молниеносно промчавшегося концерта высокие окна Большого зала потемнели (концерт был дневным). Но для нас эта слившаяся с завораживающей музыкой темнота была не хмарью московского пасмурного вечера, а уютным сумраком рождественской ночи, из которого в любой момент могут вылететь запряженные оленями сани с мешком Санта-Клауса. И они вылетели! Под звон колокольчиков – «Джингл беллз!» – последнего из номеров, то ли исполненных на бис по нашей просьбе, то ли извлеченных в качестве праздничного подарка из того самого мешка.

Так закончился этот концерт-спектакль…

«Погоди! – скажут мне. – Ты же просто перечислил концертные номера. А ведь у спектакля – будь это оперетта, будь лирические сцены – должен быть сюжет! Где же он?»

Неужели непонятно? Это и есть сюжет нашей новогодней истории – рассказа о том, как в одном месте и в одно время собрались те, кто умеет слушать, и те, кто умеет играть, причем, вторые, чтобы отличать их от первых, были облачены в красные фраки с золотым шитьем. Они сошлись, а тут как тут и главные герои – Она и Он. Она – горячая, страстная, со своими «Хей-я!» и «Любовь – небо на земле». И Он – тонкий, ироничный, то тоскующий о паре прекрасных глаз, то вручающий цветы первой встречной герцогине, чтобы отомстить письмоносице. Вскоре к ним присоединился третий, разбитной, неунывающий, готовый и китайский галоп отколоть, и за кукушкой погоняться. Но вот появилась волшебница Вена в окружении своей великолепной свиты: трех Штраусов, а еще – Карла, Франца-Ференца, Эммериха-Имре и Рудольфа, автора всего одной – но какой! – мелодии. И закружила она всех в вальсе, перенося то в сказочный мир Венского леса, то в полумифический Вараздин, земной рай, где порхают розовые ангелочки-поросята, и под звуки рождественских колокольчиков подарила каждому из нас столько радости, сколько он смог зачерпнуть из ее неиссякаемой музыкальной сокровищницы. И было это не то в Москве, на Кернтнерштрассе, не то в Вене, на Большой Никитской…

С Новым счастьем, друзья!

Все права защищены. Копирование запрещено.