Из всех языков искусства музыкальный является самым недоступным. Потому нет ничего удивительного в том, что теоретики музыки во все времена занимались разного рода мистификациями и интерпретировали факты как им удобно. Не то чтобы субъективизм был чем-то новым, но именно в этой области искусства мы до сих пор пребываем во мраке идей о «правильных» и «неправильных» созвучиях, музыке добра и зла и безусловной эмоциональной нагруженности произведения. Почему так произошло?
Музыка — это язык культуры. Американский философ и музыковед Джеррольд Левинсон сравнивает ее с понятийным языком. Но на самом деле в ней еще меньше универсалий. Музыка начинается с одного звука — например, с колебания струны. Это можно считать условной единицей — как фонему.
Первым теоретиком музыки был Пифагор, он разделил струну на два отрезка и получил различающиеся между собой ноты — интервал под названием «октава». Двигаясь дальше и дробя струну на еще более мелкие части, он «изобрел» звукоряд, где каждый следующий звук естественным образом происходил из другого. Это было серьезное открытие, и древние греки, в силу своего стремления связать все воедино, попытались придать ему во всех смыслах галактический масштаб. Так возникла теория о гармонии сфер, согласно которой планеты звучат подобно этому звукоряду.
Пифагор (а за ним Квинтилиан, Боэций и другие) задал сакральный тон исследованиям природы звука, и далее этические нормы использования интервалов менялись настолько последовательно, что остается только удивляться.
Григорианский хорал, который появляется в VII веке стараниями папы Григория, признает только одноголосие: оно символизирует единение людей в их стремлении к Божественному. Пение интервалами? Этого нельзя.
В IX веке полифония все-таки пробивает себе путь в церковь: теперь можно петь октавами, квинтами и квартами — то есть первыми тремя интервалами обертонового ряда, они считаются совершенными. Терции и сексты появлялись, но гораздо реже.
В эпоху Ренессанса центр мира смещается от Бога в сторону человека, но сознание не успевает за сменой идеологий: в XVI веке (Позднее Возрождение) Карло Джезуальдо начинает использовать в духовной музыке еще более мелкие интервальные структуры, чем терции, — малые секунды, или хроматизмы, но пишет он так из чувства вины за двойное убийство (жены и ее любовника), воображая себя подверженным дьявольскому влиянию.
В Новое время дискурс несколько меняется, теперь подобные новшества называют уже не «дьявольскими», а просто «странными» — или, выражаясь по-итальянски, «барокко». В полемике между приверженцами первой и второй практики [prima pratica, seconda pratica] вместо теологических увещеваний уже появляются собственно научные (например, математические) аргументы.
Музыкальные нововведения XIX столетия воспринимаются на редкость спокойно, но композиторы XX века идут дальше по обертоновому ряду, освобождаясь от мажоро-минорного лада — самой привычной для нас системы организации звуков в музыке, и это снова вносит смуту. Итого у нас только четыре века условной свободы от церковного диктата и масса стереотипов, доставшихся в наследство от прошлых эпох.
Причиной заблуждений в данном случае являются ложные противопоставления; желание упростить имеющееся до двух противоположных вариантов приводит примерно к следующему: если мы играем о Боге и красоте, а ваша музыка не похожа на нашу, значит вы играете о дьяволе.
Первое упрощение касается ладов (набор звуков, составляющих музыкальное произведение). На сегодняшний день мы имеем два наиболее популярных лада: мажор и минор, которые называют «грустным» и «веселым». Когда появилось такое упрощение, неизвестно, однако в обычных музыкальных школах объяснение мажора и минора до сих пор начинается с дихотомии «весело — грустно», хотя это не совсем соответствует действительности — существует масса трагичных произведений, написанных в мажоре, и наоборот.
Морис Равель. «Павана на смерть инфанты» (соль-мажор)
Следует заметить, что не все педагоги считают своих подопечных не способными выйти за пределы «весело — грустно». Например, преподаватель Петрозаводской консерватории Ирина Смирнова не боится обучать импровизации детей и начинающих. Ее авторская методика противоречит общепринятым канонам музыкального образования в России (сперва теория — потом творчество), но при этом основывается на базовых принципах фольклора с его ладовым многообразием.
И тут мы подходим к важной проблеме, связанной с незавидным местом и ролью фольклора в современной культуре. Европа считает свои музыкальные достижения высшей точкой развития этого вида творчества. Конечно, на то есть основания, но такая снобистская централизация дает побочные эффекты. Музыкальное искусство по своей структуре очень иерархично, в связи с чем культурная периферия часто остается в тени или исчезает вовсе. Значение фольклорной музыки слабо осознает даже профессиональное сообщество. Предмет «народное творчество» преподается только у музыковедов; для исполнителей есть факультатив, но они, естественно, обходят его вниманием, предпочитая что-нибудь более актуальное, например «музыкальный менеджмент».
На выходе мы получаем империю западноевропейской музыки, которая заявляет о своей элитарности, умалчивая о значении фольклорного творчества всего остального мира.
Почему это плохо? Потому, что даже любители таких направлений, как джаз и хип-хоп, не всегда осведомлены о том, какая глубокая, удивительная и непохожая на европейскую традиция лежит в основе этой музыки.
Короткометражный фильм о ритме в африканской музыке
Совершенно необыкновенное чувство ритма у африканских народов дало нам ту основу, на которой держится вся популярная музыка. Изучению традиций этого экзотического региона — огромного мира, слишком непонятного и сложного даже для человека с профильным музыкальным образованием, — можно посвятить всю жизнь. Тем временем в интернете до сих пор можно найти статьи родом из противостояния рэперов и рокеров 90-х, где утверждается, что IQ у вторых выше, чем у первых. Легенда окрепла в умах, а дискуссии не утихают и в нашем десятилетии. Стоит ли говорить о том, что это не имеет отношения к реальному положению дел? Существует масса исследований, не получивших широкой известности из-за того, что их результаты не говорят в чью бы то ни было пользу. Так что когда олдфаги затеют очередной «спор о вечном», дайте им почитать работу, которая развеет их иллюзии.
Пока нет комментариев