«Евгений Онегин» в берлинской Комише Опер
Фото Iko Freese
Есть что-то символическое в том, что здание берлинской Комише Опер расположено почти напротив российского (некогда советского) посольства. На крыше последнего все так же, как и много лет назад, красуется голубая надпись AEROFLOT. Того, кто неспешным шагом направляется на спектакль, легко могут посетить воспоминания о великом режиссере Вальтере Фельзенштейне и его толстой книге, которая находится в библиотеке каждого уважающего себя любителя оперы, о Гарри Купфере и спектаклях, которые он ставил в Московском музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко. Связи между Берлином и Москвой неразрывны.
Конечно, с тех пор утекло немало воды. О великих, создавших лицо театра, напоминают мемориальные доски в фойе. В сезоне 2012-2013 гг. бразды правления перешли в руки австралийского режиссера Барри Коски, которого часто именуют enfant terrible, «ужасным ребенком». Его спектакли просто-таки поражают живостью и фантазией и напоминают брызги шампанского. Число жаждущих посмотреть «Волшебную флейту» и «Евгения Онегина» (именно на эти названия попала автор) не иссякает – и абсолютно заслуженно!
Если кто-то ожидал от снискавшего славу провокатора Коски провокационного «Онегина», тот ошибся! На сцене Комише Опер австралийский режиссер поставил самого нежного, самого трогательного, самого ностальгического «Онегина», не изменив ни на йоту текста либретто и нарушив традицию Комише Опер, согласно которой все оперы в стенах этого театра исполнялись на немецком языке. Певцы проделали неимоверную работу, чтобы спеть «Онегина» по-русски, и дело того стоило.
Замысел Коски поддержала сценограф Ребекка Рингст, придумав для творения Пушкина – Чайковского невероятно изящную, тонкую «раму», которая почти не менялась на протяжении спектакля, за исключением шестой, петербургской картины. Татьяна и Ольга, Ларина и няня жили в идеальном, идиллическом мире, диалоги и монологи звучали на зеленой лужайке, окруженной деревьями, трава и листва пленяли свежестью. Не было ни намека на уютный дом Лариных, ни крестьян, пришедших поприветствовать барыню. Да и сама барыня оказалась молода и совсем недурна собой. Две дочки (в голубом и светло-красном платьях, черных чулках и туфельках), гости в одежде пастельных тонов, заменившие крестьян, – они явились на лужайку с целью устроить веселый пикник и беззаботно играли в бадминтон. Опера в интерпретации Коски перенесла зрителей из времен пушкинского «Онегина» (20-х гг. XIX века) в самое начало века XX.
Красный цвет сразу заявил о своих правах на символическое значение в спектакле. Светло-красное платье Татьяны в первой картине и ярко-красный бальный наряд в петербургских сценах (художник по костюмам Клаус Брунс), красного цвета варенье (уж точно из клубники!), которое аккуратно раскладывали по баночкам Ларина и няня. До того вкусное, что даже «столичная штучка» Онегин не мог удержаться от того, чтобы не запустить пальцы в соблазнительную сладость! Разговаривал с Татьяной и облизывал пальцы… почти неприлично! Татьяна засовывала в опустевшую банку вылившееся из глубины души письмо и просила няню отнести ее соседу, а та все не могла понять, зачем банка. Вот и пришлось девушке перекидываться банкой с няней, пока та, наконец, не отбыла в направлении имения Онегина. В заключительной картине письмо Онегина к Татьяне также было засунуто в банку из-под варенья.
На фото Асмик Григорян в роли Татьяны. Фото Iko Freese
Красный цвет, цвет живой, цвет огня, зари и заката, цвет любовной лихорадки, цвет запретных желаний! Милая нежная девочка выходила во взрослую жизнь, не понимая, что с нею происходит. Цвет невинной зеленой лужайки, на которой она выросла и встретила свою первую любовь, вступал в борьбу с цветом соблазнительно вкусного клубничного варенья.
Ссора Ленского с Онегиным происходила там же, на лужайке, но прежде Татьяну в цветастом платьице в буквальном смысле обвешивали подарками и в таком неудобном состоянии вынуждали выслушивать куплеты Трике. Ленский терял здравый смысл, видя кокетство Ольги, больно хватал ее за запястье, отвешивал пощечину Онегину, разбивал ему нос, а Онегин валил его на траву. Назад пути не было, и, чтобы залить чувство горечи от абсурдности происходящего, Ленский сосал водку прямо из бутылки; в том же состоянии являлся на дуэль Онегин. Бывшие друзья сходились на той же зеленой лужайке, по которой стлался белый туман. Конец известен.
Петербургского бала, по существу, не было: музыку полонеза и экосеза играли, но под них никто не танцевал. Онегин, как ему и подобало, казался чужим среди элегантно разодетой светской толпы. Зал, который должен был быть ослепительным, был тесноват, и ноги гостей ступали по той же зеленой лужайке, что в сельских сценах. Душа Татьяны-княгини осталась прежней, хотя она со сдержанным видом стояла за креслом мужа, пока он расхваливал ее достоинства в популярной арии. По окончании бала рабочие сцены в строгих фрачных костюмах разламывали стены – и герои вновь оказывались на зеленой лужайке, на которой все и начиналось.
Зачем вновь сошлись Татьяна и Онегин на лужайке? Ему пришлось выслушать «Но я другому отдана, и буду век ему верна», а ей увертываться от его рук, так жаждущих обнять ее. В конце концов на них пролился дождь, безжалостно измочив обоих. Она убежала, приподнимая юбку алого бального платья, чтобы не споткнуться, а он, на коленях, остался мокнуть на зеленой лужайке. «Счастье было так возможно, так близко»…
«Онегин» в Комише Опер мог похвастаться совершенно изумительным составом певцов, среди которых были и наши соотечественники. Тосканини говорил, что есть роли, нетрудные для исполнения: так изумительно они выписаны автором. К этой категории, безусловно, относится роль Татьяны. Она с такой правдивостью и любовью создана Пушкиным и Чайковским, что легка для исполнения. Евгения Муравьева явила прекрасную, совершенную Татьяну. Наделенная physique du role, голосом звучным, красивым, свежим, она чудесным и самым трогательным образом спела сцену письма и финальный дуэт с Онегиным, заставив забиться сердца слушателей. Ей одинаково удались Татьяна-девочка и Татьяна-княгиня, она с одинаковой грацией носила скромное платьице с черными чулками и туфельками и элегантный алый бальный наряд.
Фото Iko Freese
Гюнтер Папенделл, небольшого роста и очень стройный, небрежно элегантный, может быть, не подошел бы к роли Онегина, если бы оперу разыграли в традиционных костюмах пушкинского времени. Но очень подошел ко времени, избранному для «Онегина» Барри Коски. Скромное, но неотразимое обаяние. Хорошо летящий в зал, с чуточку горловым оттенком баритон, отчетливая дикция (хотя акцент ощущался очень сильно), безупречно осмысленная подача слова. Влюбиться в него было легко, что Татьяна и сделала.
Алеш Бришейн, выпускник Пражской консерватории, хорошо известный на сценах Праги, Вены, Парижа и Берлина, спел и сыграл Ленского так, что иллюзия, что перед нами Ленский, а вовсе не Алеш, была полная. Чешский тенор очаровал чистотой и непосредственностью игры и подлинно превосходным вокалом.
Каролина Гумос – Ольга – сыграла настоящую «веселую и резвую пташку» и пленила отлично поставленным, медно-золотистого оттенка голосом.
Совершенно невозможно представить лучшей няни, чем Маргарита Некрасова: невероятных объемов, но не лишенная грации, до невозможности колоритная, абсолютно естественная, она была проста, весела, умна и держалась с крайним достоинством. Ее «вкусное», сочное, красиво окрашенное меццо-сопрано напоминало иерихонскую трубу: не часто встречается такой большой голос!
Превосходны были исполнители остальных ролей: Кристиане Ортель (Ларина), Онай Кезе (Гремин), Кристоф Шпатц (Трике), Даниил Чесноков (Зарецкий). Хор, подготовленный Давидом Кавелиусом, показал чудеса актерской игры и вокального искусства. Хордан де Соуза с горячностью и нежностью вел за собой оркестр, которому удалось передать все тончайшие оттенки партитуры Чайковского: горестную сладость, пронзительную нежность, ностальгический дух.
Попробуйте клубничное варенье в доме напротив российского посольства! Если, конечно, вам удастся заполучить билет на дегустацию…
Берлин
Специально для Музыкальных Сезонов
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев