Спектакль Нового Рижского театра и Baryshnikov Productions «Бродский/Барышников», премьера которого состоялась в октябре 2015 г. в Риге, продолжает тур по городам Европы. В мае он был показан в городах Великобритании и Германии. 23 июня его увидят зрители Цюриха.
© Brodsky/Baryshnikov, The New Riga Theatre, Foto: Janis Deinats
Дважды переносимые из-за болезни М. Барышникова спектакли в Германии никоим образом не снизили ажиотаж вокруг билетов. С 11 по 14 мая спектакль шёл в Леверкузене, небольшом (около 167 тыс. жителей) городе, расположенном на северо-западе Германии, и все три дня зал на восемьсот мест был заполнен до отказа. Отрадно было видеть много русскоязычной молодёжи. А благодаря видеопроекции перевода стихов на немецкий (Александра Берлина), столь русский по духу текст повествования был доступен и немецкоязычной публике.
Одно только перечисление имён создателей этого спектакля – поэзия И. Бродского в исполнении М. Барышникова, в режиссуре Алвиса Херманиса, дополненная дизайном по свету от Глеба Фильштинского и музыкой Джима Уильсона – выглядит намного внушительнее, чем весь культурный ландшафт Леверкузена. Тем не менее в городе действуют семь театров и периодически происходят весьма крупные культурные события: международный фестиваль современного танца, фестивали джазовой музыки и др. Не последнюю роль в этом играет расположенный в непосредственной близости к городу крупнейший в Германии и в Европе химический концерн Bayer AG. Спектакль «Бродский/Барышников» состоялся на сцене культурного центра Erholungshaus этого концерна. Созданный в 1908 г. в целях культурного просвещения местных трудящихся Erholungshaus (в переводе с немецкого – «дом отдыха», аналогично нашему – «дом культуры») вот уже более ста лет успешно выполняет эту миссию.
Спектакль «Бродский/Барышников» не для тех, кто в театр приходит для отдыха и уж тем более на брендовые имена. Он не для всех и каждого. Он для тех, кто находится в поиске камертона собственной души, кто живёт в пространстве разных культур и, подобно неутомимому путнику, каким и был сам Иосиф Бродский, движется вне времени с грузом прошлого – языка, истории, памяти, открывая новые миры и пространства.
В межкультурности текста и смыслов поэзии Бродского, в универсальной простоте пластики Барышникова, в какой-то тотальной «вневременности и внепространственности» диалога двух гениальных художников – поэта и танцовщика, Алвис Херманис нашёл не менее убедительную по простоте объединяющую форму спектакля: мгновения застывшего времени, монолог путника, остановившегося перед вратами вечности. Фирменный прием Херманиса – говорить вне времени – был особенно впечатляющ в его знаменитых спектаклях «Лёд» (по одноимённому роману Владимира Сорокина) и «Соня» (по рассказу Татьяны Толстой), уже представленных московским зрителям. Херманис активно ставит и на европейской сцене: оперы «Парсифаль» в Венской опере, «Осуждение Фауста» на сцене Парижской оперы и др. Режиссёр дважды был удостоен престижной театральной премии «Золотая маска», а швейцарский культурный журнал DU включил его в список десяти выдающихся личностей современного европейского театра.
© Brodsky/Baryshnikov, The New Riga Theatre, Foto: Janis Deinats
Неудивительно, что визуальной формой застывшего времени был выбран небольшой пригородный вокзал (сценография Кристине Юрьяне). Лёгкая стеклянная конструкция несёт сразу несколько смыслов: у входа над ней два застыли два купидона, у дверных створок – остатки конструкции распределительной коробки, что своё уже отжила… Здесь давно не ходят поезда. И станция эта – Безвременье. Вечность. Есть только вспышки памяти, игры короткого замыкания чувств, которые вдруг рассекают пространство сознания, погрузившееся в темноту переживаний, утрат…
Впрочем, конструкция может представлять и террасу старой дачи, куда возвращается герой в своих воспоминаниях. Волшебный ларец детских игр и юношеских надежд? Дворец былого – павильон, где прошлое превращается в вечный источник воспоминаний. Павильон теней и встреч… перед вечностью.
И мне вспомнился балет Джона Ноймайера «Павильон Армиды», в котором идея вечной жизни танца как источника вдохновения и постоянного переосмысления себя и мира доведена до блестящего абсолюта.
Херманис ставит перед собой, несомненно, ещё более сложную режиссёрскую задачу – соединить слово и движение, где оба художественных средства царили бы на равных, задачу, которую мало кому удавалось решить легко и элегантно. Уловив особую музыкальность поэтики Бродского, он использует авторское исполнение стихов в качестве ритмического полотна спектакля, основы для перформанса-импровизации Барышникова. Впрочем, сам Херманис в тексте программы к спектаклю называет движение Барышникова «антибалетом, антихореографией». Действительно, большая часть танца Барышникова происходит за закрытыми дверьми стеклянного павильона, и лишь в финале двери открываются на короткое время. Но и через эту волшебную сокрытость за патинированным стеклом – словно символизирующую удалённость от зрителя исторической эпохи, когда звучало слово поэта и сверкали виртуозные пируэты танцовщика, – дарится, как откровение, каждое движение 69-летнего Барышников. Исполнитель предстает то кентавром, то сильным чёрным конем, то шаманом, наматывающем круги ночью по комнате, то фавном в бескрайнем поле трав, то дрожащей от страха смерти бабочкой, то уставшим от мира скелетом, то распятием… Его движения – череда классических па, контемпорари, элементов народного танца, вплоть до поз японского танца буто. И павильон становится своеобразной исповедальней, где языком танца рассказывается о пережитом, исполненном и невоплощенном, о страхах художника и одиночестве человека. А ещё – о родине, которая стала пустыней: «Мой голос, торопливый и неясный, Тебя встревожит горечью напрасной… Воротишься на родину. Ну что ж. Гляди, кому ты нужен….» Про кого эти строки? Практически про каждого в зрительном зале. В контексте эмигрантской судьбы как Бродского, так и Барышникова, с их взлётами и падениями, состояниями номадности (у каждого в разной степени выраженности), текст спектакля становился для зрителя очень личным, переходя во внутренний диалог с самим собой и собственным прошлым.
© Brodsky/Baryshnikov, The New Riga Theatre, Foto: Janis Deinats
Мир движений и мир предметов спектакля минимален. С чем, собственно, каждый предстанет перед вечностью? С потрепанным чемоданчиком, где лежит книжечка стихов или дневник памятных событий? С магнитофоном, полным записей-впечатлений или откровений-отчаяния? С бутылкой виски? Или с будильником, который отсчитывал мгновения счастья или, может, оставшееся время? Барышников, танцовщик-виртуоз в прошлом, в спектакле предстаёт виртуозным чтецом. Он читает Бродского антиэмоционально, отстранённо, в контрасте к чтению самого автора, с огромным почтением к каждому знаку, паузе, создавая особый ритм пластики движения и чтения, совпадающих по выразительности.
Вспыхивающий внутри дворца-вокзала-павильона свет выхватывает линии и абрисы: то яркие в торжественном фейерверке, то погружённые в сумеречное затемнение листвы, то приглушённые в томном полумраке, то мерцающие в зеркальных отражениях горящей свечи. «Сохрани мою тень…» – медитативно произносит Барышников… И эхо звенящей тишины остаётся в вечности.
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев