17 ноября 2016 года на российские киноэкраны выходит давно ожидаемый ценителями режиссуры Павла Лунгина фильм «Дама Пик». Триллер, сочетающий сюжетную канву повести Пушкина и оперы Чайковского с современным философским осмыслением. Кадры театрального закулисья и актёрских интриг соседствуют с жёсткими разборками в подпольном казино, а юный герой, солист оперы, всерьёз любит и ненавидит Пиковую даму, звёздную диву Софию Майер, и сходит с ума вместе с Германом.
Рецензии после первых региональных фестивалей разноречивы. Но все посмотревшие сходятся в одном: фрагменты оперы Чайковского звучат сильно и совершенно по-новому.
Павел Лунгин мудро отказался изначально использовать любую «фондовую» фонограмму «Пиковой». Требовались свежие, пока не известные широкой публике голоса. Особая проблема – исполнитель партии Германа. Герою Ивана Янковского, тенору Андрею, не более 25 лет. В действительности петь Германа в театре артисту моложе 30 считается почти самоубийством. Но выход нашёлся. С исполнителем вокальной партии, оставшимся за кадром, мы сегодня как раз и познакомимся.
Итак, Арсений Яковлев. Начинающий свой первый сезон в качестве солиста Большого театра.
Драматический тенор в принципе самый желанный и редкий в опере мужской голос, вызревающий позднее прочих. Нетипично, когда этот тёмный и одновременно звонкий тембр слышен сразу у юноши. Мысленно добавьте в окраску обертоны чувственности, своеобразной терпкости, природную музыкальность, отличную дикцию — для поколения меломанов, помнящих мурашки по телу от пения Атлантова на сцене, сходство вокального материала очевидно: за два десятилетия после окончания карьеры Владимира Андреевича впервые появился тенор, явно напоминающий его тембрально. Плюс немаловажная в сценической профессии благодатная фактура: высокий рост, статная фигура, осанка, — некое типовое сходство с лучшим Германом, Отелло, Садко, Каварадосси золотой поры ГАБТа.
Конечно, ни о какой «реинкарнации» Атлантова нет и речи. Трактовки запетых теноровых арий у Арсения Яковлева дерзко не похожи ни на кого из предшественников.
Ещё одно сходство: отец нашего собеседника – тоже тенор. Аркадий Мишенькин был ведущим солистом Большого театра более 10 лет. Его полётный спинтовый тембр помнится московским меломанам со студенческих концертов в консерватории в конце 80-х и по сценической карьере, досадно короткой по причинам, далёким от искусства. Многие помнят конфликтную обстановку внутри оперной труппы Большого театра в начале 2000-х. То, что Аркадий направил сына по своим стопам, восхищает «безумством храбрых».
— Арсений, давайте начнём нетрадиционно, со сходства тембров. Каково Ваше восприятие творчества В.А.Атлантова?
— Что касается моего отношения к Атлантову — то это голос выдающейся красоты, всегда вдохновляющий, и несравненный артист. Его имя особняком стоит во всем оперном мире, всё-таки он — великий певец.
Кстати, заканчивая консерваторию, мой отец поступил на открывшиеся впервые курсы повышения квалификации при Большом театре и занимался с Владимиром Андреевичем вплоть до отъезда последнего из страны.
— Родиться в семье оперного певца и пианистки, значит быть погружённым в классическую музыку даже не с первых дней, а чуть ли не с момента зачатия.
— Да, но в детстве петь или выступать на сцене не хотелось, совсем. Даже в школе, когда одноклассники тянулись участвовать в каких-то представлениях на праздниках, мне казалось, что у них что-то не в порядке с головой. Хотя, по рассказам родителей, оперная музыка меня сопровождала с младенчества. Успокаиваться перед сном лучше всего у меня получалось под арию Калафа в исполнении Франко Корелли.
— Интересно, Nessun dorma в качестве колыбельной.
— Позже несколько раз записывал себя на появившийся в доме диктофон. Помню, что пел у себя в комнате под столом Арию Лориса Amor ti vieta (из оперы У.Джордано «Федора») – слушал, и тут же стирал. Однажды забыл стереть, кто-то из взрослых услышал мою запись – я был смущён и раздосадован. Первый поход в оперу помню смутно. Это был «Евгений Онегин» в Большом театре, и папа пел Ленского. Когда его убили, я поверил настолько, что пришлось маме сквозь кордоны охраны вести меня за кулисы, показывать, что папа живой.
— В неизбежную у музыкантских детей ДМШ Вы пошли с желанием — или…?
— Если честно, то заниматься в музыкальной школе мне не хотелось. Родители отвели. Педагог по фортепиано попалась очень серьёзная, Ирина Эдуардовна Манукян, и она видела у меня задатки пианиста. А я не хотел просиживать часами за клавишами, поэтому вскоре перевёлся на кларнет, чтобы фортепиано было общее, раз в неделю и без напряжения. Но и это наскучило. В общем, музыкалку я закончил достаточно формально. Решение посвятить себя музыке, опере возобладало уже после окончания средней школы, и то не сразу. С шести лет я занимался немецким языком с выдающимся германистом и педагогом Климентом Михайловичем Колосовым. Для большинства его коллег и даже родни было тайной, что Климент Михайлович обожает петь, а у него был прекрасный бас шаляпинского типа. Они с моим отцом устроили творческий «бартер» — папа с Колосовым занимался вокалом, а он со мной немецким. Смерть Климента Михайловича стала для меня первой потерей близкого человека. Данных им знаний хватило, чтобы вплоть до окончания немецкой гимназии занимать призовые места на языковых олимпиадах в Москве и по России. Я даже подумывал о языковом вузе. А поскольку я был легок в общении и контактах, были мысли и о дипломатическом поприще. Но чтобы поступить в МГУ, МГИМО и подобного ранга вузы – надо ж было сидеть и упорно готовиться! А мне тогда важнее было общение с друзьями или футбол. Больше всего в детстве, честно говоря, хотелось стать футболистом.
Однажды отец распел меня лет в 16-17, когда мутация прошла. Было интересно, что же там? И отец услышал данные, с которыми стоило показаться в консерваторию.
— Часто родители – певцы, музыканты, актёры – наоборот, всячески оберегают детей от соблазнов сцены. Слишком ненадёжный «хлеб», особенно с таким нежным инструментом, как человеческий голос. И режим требуется жесточайший, и театральное закулисье, как было, так и есть — клубок интриг.
— Разумеется, я был наслышан о всех параметрах вокальной дисциплины: забыть о гулянках и тусовках, следить за здоровьем. Собственно, как и в большом спорте. У многих профессий есть режимные ограничения, если хочешь достигнуть верхней планки. Итак, в 17 лет я поступил в Московскую консерваторию, на подготовительный курс. Хотя основы вокала уже дал мне отец, главное, я сам тогда ещё не понимал толком, чего хочу в жизни. Когда через год стали с отцом думать, что делать дальше, то выбирали уже не вуз, а конкретного педагога. Я прослушался у Дмитрия Юрьевича Вдовина по совету отца, потом спел вступительный экзамен в Хоровой академии (АХИ), получил по вокалу 100 баллов, и написал заявление к нему в класс. Первый год был достаточно тяжёлым, мы с педагогом притирались характерами, учились понимать друг друга. Нервы не выдерживали у обоих – я уходил порой из класса, хлопая дверью. Со временем всё улеглось, я стал продвигаться в занятиях вокалом, возникла уверенность, что Дмитрий Юрьевич – мой педагог, наставник и вообще, болеющий за меня по сей день человек.
— Но из АХИ Вас отчислили как злостного прогульщика хоровых занятий.
— Да, когда я поступал, предполагалось, что буду петь только соло. Обязательный хор, начиная с 9 утра по 4-5 раз в неделю — это слишком. Как следствие, меня постоянно настигала голосовая усталость, тормозящая прогресс в занятиях вокалом. Я перестал ходить в хоровой класс, и когда накопилось около 50 пропусков, меня отчислили. Примерно полгода я принадлежал только себе, но готовился с Дмитрием Юрьевичем к прослушиваниям в Молодёжную программу. Пел положенные три тура. Прошёл конкурс в Большой театр, одновременно поступил на 2-й курс актёров музыкального театра РАТИ (ГИТИС).
— Ваш дебют на сцене Большого театра состоялся ещё до поступления в Молодёжную программу. Исторический рекорд, когда – пусть и в небольшой партии – на главную сцену нашей страны выходит петь юноша 19 лет. Рихард Штраус, «Кавалер розы», Вы — Продавец животных (обезьянок, как в либретто), почти Папагено: в разноцветном наряде и с огромной клеткой.
— Я ещё учился в АХИ, почему меня позвали – не знаю, скорее всего, кто-то из штатных теноров, готовивших свежую тогда в 2012-м премьеру «Кавалера розы», заболел. Сценической практики на тот момент не было никакой, вообще, вышел, спел – как пролетело что-то мимо. Неудобный костюм, узорами расписанное лицо, бутафорская клетка в руках, вокруг — нелепая ажитация из посетителей Маршальши. Я выполнил то, что от меня требовалось, но удовлетворения от того спектакля не почувствовал.
— Осенью 2013-го Вы были приняты в МОП (Молодёжную оперную программу) Большого театра. Конкурс составлял около 100 человек на место. Ваши эмоции тогда?
— Я был очень рад. Поступить в Молодёжку – это уже определённый «знак качества», лишнее подтверждение того, что ты не зря занимаешься вокалом.
— После полугода вольной жизни – плотное ежедневное расписание с утра до вечера: вокал, разучивание репертуара с концертмейстерами, языки (к Вашему немецкому и английскому прибавились итальянский и французский), танец, актёрское мастерство. Трудно пришлось?
— Не сложнее, чем сейчас. Голос – хрупкая субстанция, тем более – молодой голос. Выживать в условиях театра, да ещё Большого, непросто. Но интуитивно я догадываюсь, что здесь, в главном оперном театре России, нагрузка на артистов больше, чем где-либо.
— Мне довелось достаточно регулярно слышать Вас, начиная с ноября 2012 года. Тогда Вы, «приглашённый солист», он же студент АХИ в Гала-концерте Молодёжной программы вышли в Терцете из «Ломбардцев» Верди. Признаюсь, было яркое впечатление от зрелости и качества голоса – на слух сразу драматического тенора — к тому же музыкальность, выигрышная фактура… но налицо были, увы, и сценическая скованность, деревянная походка, неловкие руки. За три года занятий в МОП, благодаря, безусловно, и мастерству педагогов (хореографа Ю.В.Папко и режиссёра ГИТИСа С.А.Терехова), и Вашей восприимчивости, а главное, постоянной практике в компримарных партиях, которых уже более дюжины в активе, постепенно появился артист. Прошлогодние Ремендадо в новой версии «Кармен» или Гастон в «Травиате» в Вашей трактовке смотрятся на Исторической сцене с не меньшей раскованностью, чем у коллег с многолетним стажем.
— Есть момент внутреннего психологического состояния, не зависящий от опыта. Когда я в 20 лет пел «Ломбардцев» в концерте, ещё не вполне осознавал – зачем мне всё это, хочу ли я посвящать свою жизнь опере, театру. В таком мысленном раздрае выходить на сцену постоянно, тем более – в Большом театре, сложная задача для любого. По моим ощущениям, количество выступлений, выходов на сцену здесь помогает: например, в минувшем декабре 2015 у меня было более 20 спектаклей и концертов за месяц, и мне стало просто комфортнее на сцене.
— Возможно, важным шагом к раскрепощению стала роль Тролля в детской опере «История Кая и Герды» Баневича, премьера состоялась осенью 2014 года? Страшная маска на лице, прыжки, кувырки и прочее остро характерное хулиганство – довольно лихо у Вас получилось.
— Да, наверное, это внесло свою лепту: там не хватало времени, чтобы анализировать своё состояние, надо было всё время двигаться и петь, пусть и нарочито противным звуком. Но такие роли мне приятней, чем абсолютная статика. Изображать на сцене «статую» подолгу – вот что самое тяжёлое, появляется время задавать себе лишние вопросы вроде: «а каково мне сейчас, а нравится ли, чем я занят?». Как говорил мне во время постановки «Кармен» А.В.Бородин, такие вредные мысли надо отгонять от себя, как мух с плеча.
— Какие из спетых небольших партий выделяете по значимости?
— Раймонд в «Орлеанской деве». Это была первая работа в Большом театре нового Главного дирижёра, Тугана Таймуразовича Сохиева. Он увлёк своим тщательным и вдохновенным подходом к мало популярной партитуре Чайковского не только нас, солистов, но и огромную массу хора и оркестра.
— Согласна, вечер был просто незабываемый. Ваш персонаж, наивный жених Девы — Раймонд, вокально не потерялся на фоне мастеров (Анна Смирнова – Иоанна, Игорь Головатенко – Лионель).
Более значимый дебют в роли Ленского состоялся неожиданно далеко от нас, в Белграде, на сцене крупнейшего концертного зала «Сава-центр» 11 июня 2016 года. В спектакле Национального оперного театра выступили трое гостей из Москвы: Андрей Жилиховский – Онегин, Анна Крайникова – Татьяна и Арсений Яковлев – Ленский. Дирижировал тоже маэстро из Большого – Алексей Богорад. Единственный спектакль, посвящённый Дню России, имел большой успех и положительные отклики в сербской прессе. Но нигде не было упомянуто, что в отличие от коллег, спевших Онегина и Татьяну уже десятки раз в разных театрах, для Ленского выход в Белграде стал инициацией. Почему это было не здесь, на родной сцене?
— Я считаю, что выходить на сцену Большого театра, не имея опыта исполнения главных партий – слишком большая ответственность, предельное давление на нервы. Не хотел испытывать судьбу.
— С кем, кроме Дмитрия Юрьевича, готовили Ленского?
— Естественно, показывал отцу. Он, как раз, именно Ленским дебютировал в Большом театре в 1989-м, правда постарше меня и уже с опытом главных партий в Оперной студии Московской консерватории.
— Да, Аркадий Мишенькин был запоминающийся Ленский – порывистый, звучный, неотразимый в «собиновских» кудрях до плеч.
— Еще со мной работал над партией близкий друг, один из лучших вокальных концертмейстеров Большого театра Павел Небольсин. Ценные советы по трактовке давала на уроках Любовь Анатольевна Орфёнова. Потрясающий Нил Шикофф во время своих приездов к нам в МОП с мастер-классами неоднократно проходил со мной сольные номера.
— Честно говоря, с трудом принимаю такого крепкоголосого Ленского. Скорее, отечественная традиция подразумевает, что любой тенор – непременно меланхоличный юноша-поэт и что каждый начинающий должен спеть эту партию. Владимир Андреевич Атлантов – единственный достойный пример драматического тембра в Ленском. Признаюсь, тогда я тоже долго подбирала ключик, чтобы связать его брутальность с ламентацией «Куда, куда…». Помог сам Пушкин, когда в черновых набросках «Онегина» попалась фраза про возможную участь Ленского, останься он жив. Там после «Увы, он мог бессмертной славой газет наполнить нумера», следует пронзительное: «..иль быть повешен, как Рылеев..». Но запись фирмы «Мелодия» сделана Владимиром Андреевичем в зрелые годы, и живьём его в «Онегине» я слышала тоже уже почти сорокалетним. А когда он начинал петь Ленского в 25 лет, звучал светлее и легче Вас, судя по сохранившимся аудиозаписям с конкурса им. Глинки 1964года.
— Я тоже сам себя Ленским не чувствую. Онегин ближе мне по характеру. Но что же делать, с моими данными в настоящей возрастной кондиции довольно трудно найти подходящий репертуар. Пример Атлантова хорош тем, что теперь не обязательно исполнять Ленского сугубо лирическим тенором, как было принято в советскую пору. Хотя исполнение Сергея Яковлевича Лемешева я уважаю за технически интересные моменты, а сам тембр меня умиляет. Я часто переслушиваю его записи, особенно трогательно звучит песня Пахмутовой «Снегурочка».
— Все ждали Вашего Дон Жуана в мартовской премьере «Каменного гостя» Даргомыжского на Новой сцене. Мне довелось наблюдать репетиционный процесс. Хотя пением в голос Вы баловали редко на сценических репетициях, но и «мелодекламация» доносила богатство пушкинского текста. Казалось, всё складывалось, темперамент, пластика Дон Жуана, и фехтование за месяц тренировок достигло вполне кино-мушкетёрского уровня, и с такой естественной пылкостью проходили эпизоды с Лаурой и Донной Анной. Уже был пошит испанский костюм, а грима не надо вовсе, но накануне оркестровых сценических прогонов Вы банально свалились с простудой. В новой серии спектаклей два месяца спустя, уже в добром здравии, отказались от участия в «Каменном госте». Прецедента добровольного отказа солиста от главной партии в Большом театре после всех трудов репетиций не припомню.
— Мне предложили приготовить партию Дон Жуана. Я поработал, выучил, впевал сколько мог. Но на первом же оркестровом «сидячем» прогоне почувствовал, что мне это не полезно. И отказался. Главная трудность для молодого певца в «Каменном госте» — объём. Из 80 минут всей оперы Дон Жуан поёт почти непрерывно час, причём не бельканто, а специфический мелодизированный речитатив, антивокальный по сути. Актёрская сторона роли, процесс работы с режиссёром Дмитрием Белянушкиным, ощущения себя внутри всей этой истории мне и вправду очень нравились. Поэтому я ни в коем случае не ставлю крест на своём Дон Жуане, надеюсь вернуться в спектакль через какое-то время, когда почувствую себя полностью созревшим вокально, способным выдержать часовой марафон без потерь. Те немногие тенора, кто исполняли эту роль, все были взрослыми певцами. А лучший Дон Жуан, опять же Атлантов, спел премьеру в 37 лет.
— Правда, фонограмму к фильму-опере «Каменный гость» он записал на 10 лет раньше, в 27.
— Запись в студии – совсем другое дело. Ещё год назад, то есть в 22, я записал почти всю партию Германа.
— А вот с этого места поподробнее, как говорится. Вы не раз исполняли фрагменты из «Пиковой дамы», я слышала «Прости, небесное созданье», и сцену у Канавки, которую Вы спели с Марией Лобановой год назад в Бетховенском зале на вечере «Пушкин и Гёте». С этой партией надо быть осторожным, но у Вас явный набор данных для «падшего ангела», у которого « на сердце злодейств по крайне мере три». Поколение меломанов, в юности раненых Германом Атлантова, ждет нового Героя. Не спрашиваю «когда», спрошу иначе: насколько в принципе Герман – Ваша партия?
— Она абсолютно моя. И дело даже не в сопоставлении себя с образом пушкинского Германна, или в том, что это любимая опера, а в том удовольствии и свободе, которые я испытываю, исполняя «Пиковую даму«. Вокальные и технические вопросы не возникают.
— Как получилось, что Вы озвучили Германа в фильме «Дама Пик» Павла Лунгина?
— Началось с вопроса Дмитрия Юрьевича — смог ли бы я записать Германа? Я ответил – да. Вскоре у нас в классе Молодёжки появился Павел Лунгин, мы познакомились и тут же записали несколько отрывков под рояль, которые будут звучать дома на репетициях у главной героини – оперной дивы Софии Майер, Дамы Пик (её играет Ксения Раппопорт). Лунгин остался доволен. А я был так счастлив познакомиться с ним! Глубоко уважаю его и восхищаюсь, как режиссёром, фильм «Остров»смотрел четыре раза.
Но от последовавшего предложения записать всю партию Германа в студии с оркестром в один день я отказался. Смену в 10 часов подряд вряд ли выдержит без потери качества и самый матёрый певец. Ещё через две недели позвонили ассистенты Лунгина и спросили, сколько мне нужно дней для записи. Я ответил – три или четыре. И в тон-ателье Мосфильма мы всё сделали.
— Знаю от коллеги-звукорежиссёра, что большую часть музыки Вам пришлось записывать наложением, то есть петь в наушниках в полный голос в пустой студии, пытаясь идеально совпасть с темпами уже законсервированной записи оркестра и других солистов. «Наложение на фанеру»– ремесло для поп-исполнителей. Когда такое случалось делать оперным певцам старшего поколения в бытность мою звукооператором 5-й студии Дома радио – они страдали, считая наложение изощрённой пыткой. Как Вам далась эта запись? Судя по отзывам профессионалов-звуковиков с Мосфильма, Вы можете гордиться.
— Дискомфорта практически не было. Грубо говоря, пел словно «а капелла», и что-то отдельно слышал в ушах. Помогало присутствие Лунгина в аппаратной. Помню, во время записи арии «Что наша жизнь» — кульминационный номер делали с живым оркестром — первые несколько дублей получалось не так, как я хотел. Естественно, это отражалось на моем настроении. И вдруг в павильон заходит Павел Семёнович и так вдохновляет одним своим присутствием, что всё пошло! Дмитрий Юрьевич тоже по возможности старался быть рядом. Приятно было работать и с маэстро Антоном Гришаниным, после записи наше взаимопонимание с ним только упрочилось. Словом, атмосфера на Мосфильме запомнилась как дружественная, все очень за меня болели и желали успеха.
— Фрагмент фонограммы сцены в Игорном доме с арией «Что наша жизнь?» я однажды слышала. Отлично спето и записано. Пожалуй, это и можно считать магией искусства, когда, чётко представляя всю техническую кухню, забываешь о ней напрочь, и слышишь редкой красоты голос, полный отчаяния и боли, да и текст подан с новыми неожиданными акцентами. Звукорежиссёр выигрышно поместил Ваш голос в иное «стерильное» акустическое пространство, и результат получился убедительным. Обычно певцы предпочитают фиксацию на CD и DVD живых спектаклей и концертов, пусть и с огрехами, а запись в студии воспринимают, как неизбежную скучную обязаловку. Если позовут, согласитесь ещё записываться в студии?
— Да, однозначно. Мне понравился процесс работы.
— Однажды Вы спонтанно спели «для своих»популярную эстрадную песню. В совершенно иной манере, не оперным, но тоже волнующим звуком. Похоже, что «лёгким жанром» Вы балуетесь регулярно, ну разве что в караоке-клуб вряд ли ходите.
— Изредка и в караоке можно сходить, было бы желание. Вредит ли эстрадное пение оперному – спорный вопрос. Но если много и часто, то да, вредит, а иногда – почему бы и нет? Гитару я освоил самоучкой ещё в подростковом возрасте, отец показал основные аккорды, а дальше сам развивал умение. В ту пору мне особенно нравились такие коллективы как 5’nizza, Queen, Muse, Nirvana. Иногда музицируем вместе с младшими братьями, экспериментируем в домашней звукозаписывающей студии. Кирилл уже закончил Школу искусств, а Серафим ещё учится там и мечтает стать дирижёром.
— Что слушаете на досуге?
— Боюсь, что названия групп и треков мало что кому скажут. Да и жанры разные. В основном наверное chill-step, lounge. Возможно что-то более подвижное, типа nu-disco, house, dubstep. Иногда в плейлисте у меня можно встретить и хип-хоп, и рок. Но это не означает, что я не слушаю классику. Теноровый репертуар я переслушал с 14 лет, наверное, весь вдоль и поперек. Вообще я слушаю много разной музыки, в том числе и классической. А из мира инструментальной классики хочу особо выделить С.В. Рахманинова.
— Отчего же ещё ни разу мы не слышали романсов Рахманинова в Вашем исполнении? Скажете, рановато?
— Нет. «Как мне больно», «Весенние воды», «Здесь хорошо», «Я опять одинок», «О нет, молю, не уходи»– спою с огромным удовольствием.
— Вы закончили трёхлетнее обучение-стажировку в Молодёжной оперной программе, но никакая консерватория не сравнится с практикой сцены и полезными жёсткими выволочками маэстро Вдовина. Теперь, став солистом Большого театра, с кем продолжите занятия?
— Рассчитывать только на себя классическому вокалисту просто глупо. С Дмитрием Юрьевичем у нас, уверен, сохранятся замечательные отношения. Правда, в сутках только 24 часа, а питомцев у него становится всё больше. К счастью, всегда рядом мой отец – тоже педагог вокала, который готов прийти на помощь.
— Если бы Вам сейчас предложили самому выбрать партию для дебюта в Большом театре, что бы попросили у «золотой рыбки»?
— Самое заветное желание, пожалуй, «Андре Шенье». Но это в перспективе. Надо чётко различать, что сейчас можно и полезно. Например, сейчас мне полностью подходит партия Макдуфа в «Макбете» Верди – она небольшая, с эффектной арией. Ринуччо в «Джанни Скикки» Пуччини тоже вариант! Но сама опера – одноактная, камерная, далека от формата Большого театра. К сожалению, недавно ушёл из репертуара «Набукко» Верди. Там есть значимая в сюжете партия Измаила, тоже подходящая моему голосу. Большинство партий для моего типа голоса крепкие, возрастные. Но я ничуть не жалею, что Бог наградил вот таким, сложным инструментом. Окажись у меня после мутации просто лирический нежный тенор – я не стал бы учиться вокалу. Это не моё.
— А если придётся в баритоны сбежать?
— Даже не думал. Благо, поводов задумываться об этом не было, и надеюсь, что не будет. Есть баритоновые партии, которые мне очень нравятся – Андрей Болконский, Родриго ди Поза, Валентин в «Фаусте». Но теноровый репертуар для меня много интересней.
— Вдруг для какой-то значимой роли понадобится кардинально сменить имидж: обриться, или, напротив, отрастить шевелюру, сменить весовую категорию?
— Соглашусь. Правда, разъедаться и стремительно худеть ради роли я не готов, это под силу больше киноартистам. Хотя ради кино я готов был бы и на такое. Павел Семёнович Лунгин поначалу хотел меня пробовать в качестве актёра на роль молодого тенора. Но в случае утверждения надо было на два месяца оставлять Большой театр. Я не стал рисковать. Теперь упущенного шанса ужасно жаль!
— Не обидно было отдать свой голос другому?
— Нет. С Ваней Янковским, сыгравшим тенора Андрея, у нас очень теплые дружеские отношения. Он талантливый артист.
— Как и все вокалисты, Вы лишены возможности слышать себя со стороны живьём. Насколько сейчас Вы осознаёте редкую индивидуальность Вашего голоса?
— Сложно ответить. По реакциям других верю, что не зря занимаюсь оперным пением. Но когда слушаю свои записи, акцентирую внимание на том, «где нужно подправить, где что не так, где ещё надо поработать». Моменты, когда всё нравится, тоже бывают. И это, конечно, не может не радовать!
Надеемся, эпиграф к Пушкинской повести: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность» благодаря гению Чайковского и лёгкой руке Павла Лунгина обернётся противоположностью и «очевидной благосклонностью» судьбы для молодого талантливого артиста.
Все права защищены. Копирование запрещено
Пока нет комментариев