Для нас, обожающих Анну Нетребко, наступило головокружительное время. За последние несколько лет, когда её голос становился всё глубже и богаче, она исполнила множество новых ролей в операх Пуччини, Верди, Чайковского и даже Вагнера, для чего необходимо обладать как лирической чувственностью, так и испепеляющей энергетикой.
В следующем сезоне она будет петь Тоску, а также Маддалену в «Андре Шенье». Но сначала она покорила одну из вершин оперного искусства – «Аиду» Верди. Хладнокровная, обезличенная постановка одноимённой оперы стала главным событием Зальцбургского фестиваля этого года, который во второй раз свёл вместе Нетребко и Риккардо Мути (возможно, нашего лучшего дирижёра Верди) и объединил их со знаменитым фотографом и видеохудожником Ширин Нешат в первой поставленной ею опере.
Нетребко готова петь Аиду – или, по крайней мере, провести с ней большую часть времени. Она исполняла свою партию ровно, аккуратно, убедительно. Как каждый, кто работает с требовательным Мути, она пела с чистой, даже скромной классичностью. То же самое делали и тенор Франческо Мели – изысканный, сладкозвучный Радамес, и меццо-сопрано Екатерина Семенчук – ревнивая Амнерис, сдержанная на пике слабости.
Голос Нетребко последнее время расцветает больше, когда он погружается в бездну, чем когда воспаряет; её верхние ноты – уверенные, но не сияющие. Когда она поёт, мягко и негромко, в начале сцены в склепе, её голос (как это часто бывает, когда её герои находятся на грани жизни и смерти) обретает особенное свойство: он становится раздавленным, тлеющим, побеждённым… Так звучит сама смерть.
Даже звёздные исполнители вынуждены идти на уступки, работая с этим дирижёром. Не случайно на последних секундах оперы единственным освещённым местом в театре остаётся дирижёрский подиум. «Не забудьте о нём!» – как бы говорит нам луч софита.
Мути создаёт эффекты, которые кажутся невозможными. Фразы прелюдии поначалу казались разорванными и тонкими, словно обрывки металлической нити, но затем они начали сплетаться, практически срастаться вместе. Расширение «Аиды» от личного до эпического заняло всего пару минут.
Венский филармонический оркестр играл под руководством Мути с потрясающей виртуозностью: чувственные струнные, звонкие духовые, яркие медные… В храмовых песнопениях хора в конце первого акта чувствовалась зловещая мрачность, словно он предписывал (а не просто описывал) рождение мира.
Но что касается работы коллектива в качестве оперного оркестра, то виртуозность Венских филармоников может сыграть с ними злую шутку и показаться излишне загруженной и детализированной, как если бы «Аида» была оркестровой симфонической поэмой, где пение проходит каким-то фоном. При этом в трагедии на первый план выходит звучание инструментов, а не действующие лица. Пульсация струнных во время дуэта Аиды со своим отцом Амонасро (крепкий баритон Лука Сальси) не казалась биением их сердец – это была просто великолепная игра, которой можно восхищаться, но не сопереживать.
Это была наименее «интимная» «Аида», какая только возможна, с отдельными выходами – громкими или приглушёнными, быстрыми или медленными – отточенными, безупречными, словно демонстрационные картинки. Это акцентирование становилось всё более навязчивым и под конец утомило до смерти, а кульминационная сцена суда была так замедленна, что еле дотащилась до финальной точки.
Последнее время оперы у Мути в концертном исполнении кажутся более живыми, чем его сценические постановки, хотя его «Манон Леско» с Нетребко в Риме 2014 году (их первый опыт сотрудничества) оказалась более личностной, чем «Аида».
Постановка «Аиды» тоже вызывает холодок. В своём творчестве Нешат показала мучительный опыт притеснения и изгнания. По крайней мере, тематически «Аида» показалась ей подходящим материалом, и она провозгласила своё тождество с главной героиней. «Порой границы между Аидой и мной размываются», – сказала она в интервью организаторам фестиваля.
Но это произведение не позволяет Нешат быть Нешат. Помимо пары коротких скучных видеопроекций на сцене нет ничего, что имело бы отношение к характерной для неё творческой деятельности. Я надеялся, что её «Аида» будет больше похожа на магнетическую постановку «Тристана и Изольды» 2005 года, в которой видеоработы Билла Виолы занимали постоянное, доминирующее место, или она будет чем-то типа спектаклей Уильяма Кентриджа (чей «Воццек» тоже представлен на фестивале), сделанных в его самобытном стиле «ручка-и-чернила».
Однако «Аида» Нешат могла бы рассказывать о ком угодно в какой угодно точке мира, и концепция персонажей кажется вторичной, переработанной из тысячи других. Старомодный словарь жестов, который используют певцы (вздымают руки ко лбу, что подразумевает страдание, или простирают их к небесам), «вымер», по общему мнению, ещё полвека назад. Конструкции из белого кирпича Кристиана Шмидта перекликаются с нависающими структурами без названия, которые Ришар Педуцци создал для классических оперных постановок Патриса Шеро (правда, они не такие зловещие, как у Педуцци).
В «Аиде» власть принадлежит могущественным египтянам, здесь же – мешанина из демократии и теократии. Военные одеты в форму XIX века; королевские особы носят шёлковые наряды в западном стиле, подобные тем, что есть на многих зрителях, сидящих в зале; священнослужители внешне представляют собой сборную солянку из православия, иудаизма и мусульманства (художник по костюмам – Татьяна ван Валсум). У захваченных в плен эфиопов (сначала зрители видят их, смотрящих прямо в камеру, на видеопроекции во время арии Аиды Ritorna vincitor) на лицах – вертикальная белая полоса, и они одеты в сине-серую одежду беженцев.
Суть этой провокационной точки зрения в том, что современный мир подвергается насилию со стороны негласного альянса военщины, политиков и религиозной элиты (как западных, так и восточных, как фанатичных, так и либеральных), направленного против народных масс, страдающих в процессе столкновения различных культур.
Безошибочно современная «Аида» Нешат (как и жестокая версия той же оперы, поставленная Каликсто Бьейто в Базеле, Швейцария, в 2010 году) наверняка рассчитывает начать оперную борьбу прямо здесь и сейчас. Но сделанная со вкусом унылая постановка вне времени и пространства, вкупе с затхлыми приёмами 1950-х, несёт слишком тусклый политический подтекст, чтобы взволновать фешенебельную публику Зальцбурга.
Перевод: Светлана Усачёва
Источник: nytimes.com
Копирование запрещено
Пока нет комментариев