Александр Журбин с женой Ириной. Фото из личного архива
Александр Журбин – композитор, автор многих опер, мюзиклов, балетов, симфонической и камерной музыки, музыки к кинофильмам и спектаклям. В издательстве «Композитор» вышла его книга «О временах, о музыке и о себе». Уже само название книги говорит о её содержании, о поднятых в ней темах. Йосси Тавор встретился с Александром Журбиным поговорить о книге, но их беседа вышла за эти рамки.
ЙТ: Александр Борисович, это восьмая книга, которая выходит из-под вашего пера. Вы и в предыдущих книгах писали о своей жизни, но у меня создалось впечатление, что вы здесь куда более биографичны, нежели в прежних ваших литературных опусах. И даже, в каком-то смысле, подводите итоги…
АЖ: Вы правы. Из моих восьми книг – шесть обо мне, в той или иной мере. В книге «Как это делалось в Америке» (1999) я рассказывал про свой опыт нескольких лет жизни в США. Затем была книга «александрzhurbin.comпозитор», где я тоже рассказывал о себе (так назывался мой первый сайт в Интернете). Потом была аудиокнига только о мюзиклах. Затем была книга «Музыкальные перекрёстки», основанная на одноимённой серии моих программ на радио «Орфей». В общем, каждая из этих книг появилась на свет потому, что назревал какой-то момент, когда накопленное должно было излиться на бумагу.
ЙТ: Это чисто писательское свойство…
АЖ: Я всегда был писателем-любителем, начиная со школьной стенгазеты. Меня всегда тянуло что-то описывать, «писать слова». Я всегда был немножко лектором, немножко музыковедом – я же окончил аспирантуру как музыковед. Но в последнее время это сформировалось в некую профессиональную работу. Я пишу колонки, рецензии в газетах, выступаю по радио и ТВ.
Справедливо и то, что последняя книга, «О временах, о музыке и о себе», действительно, некое подведение итогов – но предварительных. Эльдар Рязанов в своё время издал книгу, которая так и называлась – «НЕподведённые итоги». Его спросили: «Откуда вы знаете, сколько вам ещё предстоит?» А он ответил: «Ну, я ещё многое собираюсь сделать, но тем не менее предварительные итоги когда-то надо подводить».
Вспомню, кстати, забавную историю с писателем Сомерсетом Моэмом. Он написал книгу The Summing Up, что как раз и означает «Подводя итоги». Написал, когда ему было лет шестьдесят пять. По-моему, он прожил до девяноста двух – огромную жизнь. И что же? Подвёл итоги? Не думаю…
ЙТ: Книга состоит из нескольких разделов. Есть в ней разборы и опусов академической музыки, и разных других «музык». Всё ли вы описали?
АЖ: Конечно, нет. О лёгкой музыке в книге почти нет ни слова. Ни о песнях, ни о киномузыке, ни о детской музыке – всё это я оставляю на следующую книгу, которую, может быть, никогда и не напишу.
Здесь деление идёт на две категории, и я это считаю своим ноу-хау, приёмом, который я придумал. У всех композиторов (и я где-то пишу в этой книге), включая того же Бетховена или Чайковского, под одним опусом идёт опера «Фиделио» и тут же под следующим номером – какой-то контрданс. Я всё-таки решил разделить их навсегда. У меня здесь есть опусы, то есть музыка как таковая, не прикладного характера, и «теа-опусы» – т. е. театральные опусы.
И действительно, я подсчитал, что есть у меня примерно пятьдесят одних опусов и пятьдесят других. Даст Бог, напишу ещё, что-то уже пишется и сейчас, но для некоего итога ста опусов, мне кажется, достаточно.
ЙТ: Среди них почти нет сочинений, которые бы не исполнялись. Очень много произведений, которые были исполнены и оставлены в стороне. И я с некоей грустью читаю ваши слова, что у этого сочинения судьба не очень завидная. Причина, вероятно, не в качестве того или иного произведения…
АЖ: Моя главная задача – писать музыку. А добиваться исполнения – это совсем другая задача. Некоторые композиторы очень успешно продвигают свою музыку, среди них и те, чьи имена остались в истории. Они наверняка были хорошими менеджерами для своих произведений. Начиная с тех же Гайдна, Моцарта, Брамса… И я тоже пытаюсь изредка быть менеджером, но это сложно и хлопотно, приходится выбирать: то ли бегать по редакциям, театрам, дирижёрам, бесконечно предлагать и договариваться, то ли писать новую музыку.
Я всегда предпочитал второе, потому что у меня есть некое убеждение, что кому-нибудь когда-нибудь понадобится моя музыка и найдётся исполнитель для неё. Пусть не мировая звезда, но артист, которому моя музыка будет близка и любима. Но я не переживаю, я считаю, главное – чтобы мои рукописи существовали в природе, в моём архиве, в издательстве или музее, или где-то. Где бы они ни находились, они должны существовать.
ЙТ: Тем не менее, у вас есть произведения, которые постоянно и с неизменным успехом и ставятся, и звучат. Более того, я знаю, что сейчас одно из них вошло в список на премию «Золотая маска».
АЖ: Да, действительно. Это меня очень удивило, у меня с «Золотой маской» очень своеобразные отношения. Ни разу я не получал ни маски, ни номинации. Ну и ладно, переживу, я вообще равнодушен к наградам и званиям.
Но вот оказия… Мою опера «Мелкий бес», которую я считаю одним из своих достижений, исполняют всегда с аншлагами, что для Камерного театра имени Покровского, где она ставится, с его сложным репертуаром, явление неординарное. Большой успех, аплодисменты… Пришли эксперты «Золотой маски», покрутили носом и даже не включили её в какую-либо номинацию. Я, видимо, не вхожу в близкий круг экспертного совета «Маски», у нас разные вкусы и судьбы. Не надо давать премию, но в числе шести или семи произведений не назвать оперу «Мелкий бес» даже в номинации!
Однако сейчас мы говорим о том сочинении, которое вошло в номинацию: мюзикл «Биндюжник и Король», который уже много ставился, около сорока раз только в России, не считая американскую, французскую и прочие постановки. Интересно другое: его ставили очень хорошие музыкальные театры в Новосибирске, Красноярске, Иркутске, то есть пели певцы. И вдруг я узнаю, что его поставили в театре города Красноярска, в ТЮЗе, который как бы заведомо не музыкальный театр. И мне все говорят: «Знаешь, классная постановка!» Я её лично ещё не видел.
Это меня, с одной стороны, конечно, обрадовало, с другой стороны, очень задело. Потому что когда-то мой мюзикл по Достоевскому, который называется «Владимирская площадь, или Униженные и оскорблённые», ставил замечательный пермский театр – не музыкальный, не оперный, а драматический, который называется «Театр-Театр» (такое странное название). Замечательный спектакль, он уже играется там, в Перми, лет десять при переполненном тысячном зале. На него приехала комиссия экспертов «Золотой маски» и сказала: «Да, вы знаете… Это неплохо, совсем неплохо. Но мы не можем включить в номинацию. Это же драматический театр». «Какая разница? – спрашиваю я. – Они же поставили музыкальный спектакль. Не должно быть такого строго разделения музыкальный – не музыкальный». А мне отвечают: «Нет, мы не можем».
А как оказалось потом – могут. И на следующий год «Золотую маску» получил мхатовский спектакль, ибо там Олег Павлович Табаков и прочее. Спектакль под названием «Конёк-Горбунок», о музыкальных достоинствах которого даже сложно говорить. Но он получил «Золотую маску» как музыкальный спектакль.
Ну, посмотрим, что будет. Я практически уверен, что они не дадут ничего, ни Биндюжнику, ни Королю. Но получить номинацию – это тоже почётно, я это знаю. Но я знаю и другое: кто получит «Золотую маску» в этом году. Это совершенно очевидно – и композитор, и режиссёр, и спектакль. Это будут Эдуард Артемьев, Андрей Кончаловский и спектакль «Преступление и наказание» в Театре мюзикла. Там БЫЛА замечательная музыка, которую написал Артемьев. У меня есть диск, изданный вскоре после того, как он написал эту музыку. Это было лет десять тому назад. Я сделал по этому мюзиклу передачу на радио «Орфей». Но то, что я услышал в театре, мне совсем не понравилось. Это совсем не музыка Артемьева. (Беседа с Александром Журбиным состоялась до объявления результатов «Золотой маски» за 2016 год. Его «Биндюжник и король» в Красноярском ТЮЗе стал победителем «Золотой маски» в номинации «лучший спектакль в оперетте/мюзикле . «Преступление и наказание» получил премию в двух номинациях: работа композитора в музыкальном театре и за лучшую женскую роль).
ЙТ: Вернемся к вам. Какие ощущения обуревают композитора, когда спектакль, в который он верит и который хотел бы видеть много раз на сцене, всё-таки не ставится?
АЖ: Ну, вообще, из сорока пяти – пятидесяти моих произведений, написанных для музыкального театра, практически всё было, так или иначе, поставлено. Что-то было сыграно несколько раз и оставлено в стороне, забыто, другие были сыграны сотни, а кое-что и тысячи раз. Я ведь не всегда даже знаю о постановках. Вот недавно приехал человек с премьеры в городе Уссурийске, где поставили «Орфея», мою первую в России рок-оперу. Да я вообще не знал, что там есть театр! Фактически, только два моих произведения не были поставлены никогда – оба раза по политическим соображениям.
У меня есть трилогия музыкальных детективов. Первый – английский, «Мышеловка», он ставится всё время, его все любят, это очень удачная форма, компактная. Второй – версия. Вот сейчас, говорят, в городе Новосибирске идёт новая версия, очень классная, но я её не видел. А вот третий – русский детектив. Драматург Валентин Красногоров дал свою пьесу, она называлась по-другому, название мы придумали вместе: «Чисто российское убийство». По аналогии с «чисто английским». Сюжет такой: в некоем городе идут выборы (в пьесе нет ни имени города, ни названий соревнующихся партий) и одного кандидата убивают. Начинается расследование, и выясняется, что всё погрязло в коррупции. Так вот, пьесу никто не поставил, причём многим она нравилась и до сих пор нравится. Я спрашиваю: «Почему бы вам не поставить?» А мне в ответ: «Ну, это политическое, там ведь речь идёт о губернаторе. Александр, вы хотите, чтобы нам губернатор перестал давать деньги? Это явно намёки на кого-то! В нашем городе все сразу поймут». Эта коррупционная грязь есть всюду в мире. И все сразу говорят, что это намёк на кого-то. И никто не решился поставить.
Второе моё произведение, которое никогда не было поставлено, – это уже более глобальная проблема, это «Скотный двор» по Оруэллу. Тут явная сатира, причём, к сожалению, без высмеивания первого лица никак нельзя обойтись – так построена пьеса. Писалась это давно, в начале 90-х, и имелся в виду как бы Брежнев…
ЙТ: Вернемся к тому, что прославилось. «Орфей и Эвридика» – рок-опера. Как Александр Журбин решился на создание рок-оперы в стране, где само понятие «рок-музыка» было в те годы почти ругательное?
АЖ: Это удивительная история. Я был молодой композитор, где-то двадцать пять – двадцать шесть лет, и ещё работал исключительно в академических жанрах. Но всегда любил песни, джаз, умел играть на рояле, хотя никогда не учился этому. Началось с того, что я написал какую-то статью в журнал «Советская музыка», где редактором был мой тогдашний друг Соломон Волков, ныне знаменитый музыкальный публицист, издавший несколько серьёзных книг о культуре и политике. Поскольку мы давно были знакомы, ещё с ленинградских времён, он мне предложил: «Слушай, ты же такой толковый, напиши статью о современной советской песне». Я начал отнекиваться, объяснять, что никогда не писал статей, но он настоял. Год это был 1973, времена застоя, и моя статья вызвала большой интерес, поскольку я там написал о разных аспектах песни, о том, что советская песня совсем другая, нежели западная песня, и так далее. Тогда Волков сказал: «Слушай, а ты напиши про советскую рок-музыку. Пойди на концерт и напиши об этом статью».
Я поехал в Ленинград, позвонил Анатолию Васильеву – это был руководитель популярной рок-группы «Поющие гитары», и он говорит: «Конечно, приходите потолковать». После концерта я зашёл за кулисы, там мы побеседовали, я потом написал даже небольшой материал про них. Но главное, что вот мы с Васильевым понравились друг другу. И он говорит: «А хотелось бы вам что-то для нас написать?» Я ответил, что пишу только академическую музыку, песни – это не мой жанр. «Ну, так давайте не песню, давайте придумаем что-то более глобальное», – говорит Васильев. Тогда я ему говорю: «Давайте напишем рок-оперу». «О! Прекрасная идея! Я давно мечтаю поставить рок-оперу».
Через несколько дней собрались я, Васильев и либреттист Юрий Димитрин, который пришёл и сказал: «Да ерунда это! Какая рок-опера? Кто вам позволит такое ставить? Однако очень хочется попробовать». Мы придумали название – «Орфей и Эвридика» (я сказал это первым). И я написал первую фразу: «Орфей полюбил Эвридику». Это моё, всё остальное написал Юрий Димитрин.
Мы довольно быстро стали продвигаться и с музыкой, и с либретто. Васильев, как человек деловой, сказал: «А давайте мы сразу начнём репетировать». Я ему: «Репетировать оперу, которая ещё не написана?» А он: «Да неважно! Вы нам присылайте номера, и мы начнём их репетировать». Я прислал ему первый дуэт, потом первую арию, и он с певцами сразу запускал это в процесс и начинал репетировать. Это был уникальный случай в оперной истории, когда композитор пишет оперу, либреттист ещё не знает, куда его поведёт второе действие, а исполнители уже репетируют. И к моменту, когда мы закончили клавир (фортепианная версия партитуры. — Й.Т.), практически вся опера была отрепетирована. Марк Розовский, который был тогда постановщиком этого невероятного эксперимента, просил: «Вы хоть запись какую-нибудь сделайте, я ведь нот не читаю». Я там что-то напевал, и они под это репетировали. И, действительно, получилось очень быстро, и весной 1975 года всё было готово.
Надо признаться, что я всё же писал оперу как таковую, где есть арии, дуэты, хоры, все признаки большой развёрнутой сцены. И Димитрин мне в этом помог, потому что он знаток этого жанра. В конечном счёте, получился довольно толстый клавир на четыреста страниц, и там действительно были довольно сложные номера: и полифонические, и ансамблевые, и всё прочее. Но, как ни странно, «Поющие гитары» с удовольствием за это ухватились, с удовольствием всё это учили и выучили. И сложные хоры, и сцены солиста с хорами, как в настоящей опере вердиевского плана. Я, честно говоря, опасался: как воспримет публика эту странную смесь? Моральную и духовную поддержку я черпал от знаменитого композитора мюзиклов Эндрю Ллойда Вебера (я тогда его ещё не знал, теперь-то я уже с ним знаком). Он заразил меня своим примером, написав мюзикл «Иисус Христос – суперзвезда», где тоже были использованы приёмы классической оперы. Это сочетание классики и рока меня очень вдохновляло.
Первые спектакли прошли, как сейчас помню, в оперной студии консерватории, прямо напротив Мариинского театра. Потом переехали в помещение на Васильевском острове и там много играли. А потом играли по всей стране и всему соцлагерю. И я понял, что это сочетание рока и классики действует на публику магически. Какие-то вещи зрители могли и не понять, потому что это была сложная оркестровая музыкальная фактура, но они чувствовали, что в этом есть нечто необычное, что волновало и мозг, и уши. Это была колоссальная победа.
ЙТ: Но у вас есть музыкальный пласт, о котором мы узнаём только во время ваших юбилеев, когда показывается некая ретроспектива. И очень странно, и даже несколько обидно, что симфоническое и камерное творчество, замечательные вокальные циклы не представлены на достойных подмостках в достойном объёме.
АЖ: Я согласен, моя симфоническая музыка почти не звучит, и камерная музыка почти не исполняется, и вокальная звучит редко, хотя больше, чем другие академические формы. До того момента, когда вдруг появляется какая-то певица или оркестр, которые заинтересованы исполнить мой вокальный цикл, сыграть мою симфонию или мои виолончельные концерты. Но и это иногда случается. Публика знает обо мне как об авторе мюзиклов. Вот прошли трижды мои юбилейные фестивали, там я выстраивал программы, куда входили самые различные жанры, в которых я пишу. Приходят почитатели, приходят друзья, поклонники или любознательные слушатели.
ЙТ: Те, кто совершенно неожиданно узнал об этом и перед которыми предстаёт совсем другой Александр Журбин…
АЖ: Ну что я могу сделать? Я веду достаточно свободный образ жизни: мы с женой Ириной очень любим путешествовать, ездим в далёкие экзотические страны. Чтобы поддерживать подобный уровень, надо много зарабатывать, а композитору это очень трудно. Даже такому успешному, как я. В основном, хорошо оплачивается музыка к кинофильмам, песни, которые пишутся по заказу, мюзиклы. Когда я пишу симфонию, то это обычно минус триста тысяч рублей из собственного кармана.
К примеру, один скрипач, которому я показал свой скрипичный концерт, звонит мне через некоторое время и говорит: «Слушай, потрясающий концерт! Ты знаешь, я хочу его играть, я просто мечтаю его сыграть. Но это будет стоить тебе десять тысяч евро. И поверь, с других я беру двадцать тысяч». Предположим, я могу найти десять тысяч евро для солиста, но нужен и оркестр, и зал, и реклама. И потом после исполнения ко мне подойдут триста человек и произнесут: «Молодец, старик, классно!» Надо ли мне это? Пожалуй, не надо. Пусть сами меня ищут. Но писать – я пишу. Я считаю, что это мой долг. Пусть ко мне придёт этот же скрипач, скажем, лет через тридцать, когда мне будет уже сто, и признается: «Александр, я был не прав. Давайте я вам заплачу десять тысяч евро и исполню ваш концерт». Вот этого момента я жду.
Кстати, была такая история с симфонией «Гарольд в Италии» Берлиоза, где есть партия для солирующего альта. Сам знаменитый скрипач Никколо Паганини, который был и прекрасным альтистом, заказал это сочинение, а потом отказался играть, мол, не нравится мне эта музыка. И какой-то другой, менее именитый альтист сыграл это, когда Паганини был в зале. Через некоторое время Паганини встретился с Берлиозом и сказал: «Какой же я идиот, ведь это гениальная музыка!» И даже заплатил деньги, дабы тот позволил ему играть «Гарольда».
Бернстайн и Журбин. Фото из личного архива
ЙТ: В продолжение нашего достаточно продолжительного интервью я хотел бы всё-таки вернуться к книге. И книга эта заканчивается целым рядом лёгких занимательных историй, воспоминаний о том или другом интересном человеке. К примеру, там воспоминания о первой встрече с прославленным композитором и дирижёром, автором «Вестсайдской истории» Леонардом Бернстайном, которого вы представляли гигантом, а на деле он оказался совсем невысоким, с ним вы затем подружились, и он даже попросил называть его Ленни… И таких историй масса…
АЖ: Самое смешное, что в то время у меня был очень несовершенный английский, это ещё до моей жизни в Америке. Я попытался сказать Бернстайну, что мне очень нравится его музыка и, в частности, сочинение под названием «Месса», очень провокативное для своего времени, где объединены канонические тексты литургии и американские уличные песни. Я сказал: «I love your mass», но прозвучало это как mess, а слово mess означает «хаос». И Бернстайн засмеялся и сказал, что тоже любит свой «музыкальный хаос»…
ЙТ: Но, с другой стороны, хотелось бы познакомиться ближе с вашим американским опытом, с интересными рассказами о встречах там и здесь, о людях, с которыми вы общались и дружили…
АЖ: Может быть, я сейчас об этом задумываюсь. Я когда-то говорил, что напишу десять книг. Восемь уже написал и выпустил в свет. Уже задумана девятая. Но написал я о себе, о моей музыке, это моя биография и путь творчества. Сейчас я подумываю написать книгу о тех, с кем встречался, начиная с довольно раннего возраста, с детства, с первых лет занятий музыкой. У меня сохранились мои дневники, которые я начал вести лет в двенадцать. А для каждого человека воспоминания детства – самое дорогое. Написать о Ташкенте, написать о моей семье. Это всегда интересно, правда, очень узкому кругу людей. Но мой брат, известный музыкант, альтист и профессор американского университета Юрий Гандельсман, прочитает это с удовольствием. И другие близкие люди прочитают. Хочу такую книгу написать, ну и, может быть, ещё какую-нибудь финальную, чтобы, наконец, избавиться от этого долга.
Но перед этим надо написать ещё много музыки.
Все права защищены. Копирование запрещено.
Пока нет комментариев